Ведьмы говорили, что любое человеческое действие и переживание находит больший или меньший отклик в «тонком» мире Духов. И Они во многом освободили меня от того, что мешает исполнению мной моего предназначения. Мне нет никакого дела до враждебных помех. Коль скоро я должен выполнять свою миссию, не отвлекаясь по мелочам, – Духи сделают так, чтобы я мог выполнять её как можно успешнее. Предпринимая личные попытки для защиты, я занимался бы не своим делом.
Доброслав
foto: Илья Глазунов. ВЕЧНАЯ РОССИЯ
На Руси одним из первых письменных документов об уничтожении природной этнической религии Русичей был церковный Устав Владимира Проклятого, где приказано карать сожжением тех, «кто молится творениям: Солнцу, Луне, Звёздам, Облакам, Ветрам, Криницам, Рекам, Дубравам, Горам, Камням, Рощам…»
Языческое почитание Матери-Природы приравнивалось к ересям, чернокнижию, сатанизму. И вплоть до издания в 1833 г. Свода законов Российской империи, основными правовыми документами были Соборное уложение 1649 г. и Артикул воинский 1715 г. (времена «прогрессивного» царя Петра ), первые пункты которых предусматривали в качестве меры по «ограждению православия и защите благочестия» самую лютую кару – смертную казнь через
РПЦ плачет крокодиловыми слезами по поводу «семидесяти лет кровавого богоборческого террора». Однако она не упоминает, что в результате этого «террора» сохранились и церкви, и монастыри, и лавры, и духовные семинарии, и духовные академии; разве что за ненадобностью существенно сократились в количестве (соответственно с сокращением числа верующих в стране массового атеизма). И это – подчеркнём (!) – в условиях официально провозглашённого идеологического противоборства на государственном уровне.
Помалкивают православные «батюшки», что в результате рвения их предшественников от Русского Язычества вообще не осталось камня на камне: ни капищ, ни игрищ, ни кумирен, ни могил, ни топонимики – всё уничтожено; живы лишь предания, сказы да поверья. Вот это был террор! Причём террор тотальный!
Десятки миллионов погибших, сотни исчезнувших племён и народов, немыслимые жестокости, с европейской систематичностью проводимые во имя приобщения «первобытных дикарей» к «христианской цивилизации», – вот как происходило проникновение белых колонизаторов в чужие заморские земли.
Так было всегда и везде. И Российская империя здесь не исключение. «Путеводителем» опять-таки была библия: «Жертвенники их разрушьте, столбы их сокрушите, вырубите свещенные рощи их» (Исход. 34:13).
Конечно, надо отдать должное «терпимости» и «милосердию» православных христоносцев. Вторгаясь в чужие для них, но родные для туземцев ЗЕМЛИ ИХ ПРЕДКОВ И БОГОВ, они не были такими изуверами, как конкистадоры. Не жгли на кострах, не вырезали всех под корень, как иудеи – семь народов Палестины, как пуритане – индейцев, как крестоносцы – пруссов и т.д. Просто белые миссионеры и покорители Урала и Сибири несли «просвещение» так называемым тёмным, низшим расам. Они были уверены в своём моральном превосходстве над монголоидными дикарями-иноверцами, над «всякой поганью», и постоянно это демонстрировали.
И «дикари» явственно это осознавали, соответственно и реагировали болезненнее, чем даже на жестокость. Они не понимали хитромудростей православной веры, но относились к церковникам и их культу с суеверным страхом, ибо горький опыт научил их, что неповиновение «батюшке», на стороне которого СИЛА И ВЛАСТЬ, принесёт им лишь беды и страдания.
Застарелая ненависть финноязычных, тунгусо-маньчжурских, палеоазиатских народов к своим «спасителям» (вновь разгорающаяся в нынешней россиянии) уходит корнями в глубь истории: сильна у них память о бесчинствах и надругательствах, в коих виновен, конечно же, не Русский Народ, как таковой, а науськиваемое поповщиной «христолюбивое воинство».
Церковники вели активную миссионерскую деятельность с целью христианизации русского и нерусского населения окраин. По свидетельству летописей и устных народных преданий, крещение малых народов обычно начиналось с разрушения и сожжения важнейших родо-племенных капищ, осквернения Мест Силы. Всё, что не вписывалось в библейско-христианские рамки – беспощадно уничтожалось. Классическим примером тому может служить крещение коренных жителей Пермской земли, начавшееся с прихода православного миссионера-крестоносца Степана Храпа, ставшего затем епископом Стефаном Великопермским.
В 1379 г. отправился он «на проповедь слова божия среди нечестивыя племени пермян» и сумел добраться до впадения реки Вымь в Вычегду, где находилось одно из главных Языческих Светилищ: на высоком берегу росла прославленная Великая Берёза. То было исполинское культовое дерево в несколько метров в обхвате, идеально стройное и идеально здоровое, возрастом не менее 400-500 лет. Эта Свещенная Берёза являлась, по сути, своего рода храмом под открытым небом для многих поколений угро-финских народов: коми-зырян, коми-пермяков и вогулов (манси).
Стефан, как известно, крушил и сжигал все памятники Языческой Культуры: и рукотворные, и природные. Архимандрит Макарий сообщает, что пытался Стефан срубить и знаменитую, так называемую Прокудливую Берёзу (Кудесницу). Но не смог срубить дерево за один день, а наутро нашёл ствол нетронутым. И всё же вознамерился он извести «погань» под корень. В краеведческом музее села Усть-Вымь сохранилось записанное со слов старожилов предание: «Стефан Храп (из Великого Устюга), ставший Пермским, и его сподвижники рубили Берёзу трое суток – не потому, что она была велика и крепка, а потому, что от неё исходило такое сияние, что подойти можно было только в самое тёмное ночное время. Они рубили трижды по ночам, и когда Дерево упало, то поднялась ужасная буря с громом и молниями, а река Вымь изменила своё старое русло». Сам же Храп заболел, стало его корчить и ломать, и скончался он.
Очевидно, по ночам рубили не только из-за чудесного сияния, а, скорее всего, из-за того, чтобы не увидели язычники и не расправились бы с нечестивцами (кстати, четвёртый и пятый епископы пермские, Питирим и Герасим, были убиты разгневанными вогулами).
Известный учёный и философ, мистический анархист В.В.Налимов в своих воспоминаниях «Канатоходец» (М., 1994, с.55) приводит замечательное зырянское предание о паме Шипича, противостоящем Стефану Пермскому (пам – это зырянский волхв, кудесник): «Знаменитый пам Шипича, очень удручённый переходом некоторых Зырян в православие, сам вырыл себе могилу на берегу Сысолы, лёг в неё живым, произнёс свои заклинательные слова с обращением к ветру, чтобы ветер засыпал песком его могилу; но в момент, когда свободные и вольные дети Севера свергнут гнёт православия, тогда ветер разнесёт с его могилы песок, река Сысола омоет берега, тогда он (пам Шипича) с сияющим лицом встанет и поведёт свой народ к счастью и к свету разума. Узнав об этом, русское духовенство и главный еретик, Усть-сысольский протопоп, построили на его могиле собор Троицы, чтобы тяжело было дышать паму Шипича. Но близок час победы: вода обрушивает берег, ветер мечет песок, собор треснул в трёх местах. Скоро, скоро придёт время, когда собор со своими иконами рухнет в реку, и восстанет наш вождь пам Шипича».
Русь стала Россией, империей, именно в иудохристианский, царский период своей истории. И плоды этого имперского самодержавного прошлого мы пожинаем по сей день: все народы, до которых дотягивались когтистые, благословенные церковью, лапы двуглавого византийского стервятника, до сих пор не могут забыть осквернения завоевателями своих национальных Светилищ.
И если бы мы были верны принципам Языческой веротерпимости, у нас не было бы сегодня особых проблем ни на Северном Кавказе, ни на Дальнем Востоке, ни на Алтае, ни в Забайкалье, ни в Якутии, ни в Поволжье, ни в Прибалтике…
Всё государственное строительство Российской империи залито кровью. Церковникам и царям, лелеявшем мечту о «Москве – третьем Риме», чужие земли спать не давали. История народов Севера – сплошная череда злодеяний. Иудорасизм насаждался под прикрытием религии – иудохристианства; его византийского ответвления – так называемого «русского православия». Попы и служилые государевы люди огнём и железом приводили «немирных инородцев» под тяжёлую загребущую длань «белого царя».
Местное разрозненное население оказывало светским и духовным поработителям отчаянное, но безнадёжное сопротивление, о чём свидетельствуют русские летописи, путевые заметки попов-миссионеров, купцов, офицеров и просто «бывалых людей». Однако разноплемённые туземцы, не сплочённые ни расово, ни политически, не смогли организовать должного сопротивления незваным пришельцам. Огромный численный перевес, координация военных действий и агрессивность отличали натиск завоевателей, вырезавших подчас местное мужское население и насиловавших женщин.
Несколько веков такого освоения Сибири стёрли почти все черты расово-этнической самобытности многих автохтонов, смешавшихся с колонизаторами и утративших свой язык. Численность их была слишком мала, чтобы сохранить в чистоте свой расовый тип, свою самобытную культуру.
До окончательного упадка, до вымирания, коренных жителей довели привнесённые «блага цивилизации»: алкоголь, сифилис, туберкулёз, оспа, корь, даже грипп, перед которым они оказались совершенно беззащитными. Следует отметить, что завоз водки и табака к сибирским народностям, для которых они особо, крайне пагубны, был санкционирован именно православным «духовенством».
Удивительно быстро покорила «огненная вода» даже «самых храбрых и независимых дикарей Сибири», как называл чукчей известный путешественник ХIХ в. Дж. Кеннан. Никакой силой не удавалось усмирить этих свободолюбивых палеоазиатов, всего-то насчитывавших не более 10 тысяч человек. Но водка сделала то, чего на протяжении 150-ти лет не могли добиться царские воеводы с многочисленным войском. Потерпев полное поражение в попытках «спасения душ» закоренелых язычников, миссионеры всё же нашли слабое место: согласившийся креститься получал пачку табака и бутылку водки. Путешественники рассказывали о случаях, когда спустя несколько дней туземцы стремились креститься второй, третий раз, лишь бы заполучить обещанную отраву. Целые рода вымирали, заразившись «общечеловеческими ценностями»: библией, сифилисом и водкой.
Примерно то же самое происходило и с коряками, и с другими аборигенами. «Ободрали и споили бурят, черемисов, киргиз-кайсаков», – писал Василий Розанов. «Объясачивая» и нещадно эксплуатируя коренное население, попы расплачивались с ним спиртом и «словом божьим».
Перечень народностей, совсем или почти стёртых с лица Земли всего за два-три столетия империалистической экспансии, впечатляет. Кочевники северных тундр жили – не тужили в суровых природных условиях, но им не нашлось места в христианизированном мире. Они были правдивы, отзывчивы и простодушны, но невозможно быть такими в безнравственной системе бытия, потому что эти высокие благородные понятия чужды ей, не работают в ней.
Многие племена просто вымерли, другие оказались на грани выживания. Достаточно вспомнить трагическую судьбу уходящих в небытие юкагиров, камчадалов, алеутов, эвенов, гиляков, нанайцев, ульчей, нганасанов, алтайцев-телеутов, селькупов, орочей, энцев, шорцев, кетов, лопарей, хакасов, тофаларов, удэгейцев…
Архаичная Языческая культура этих народов умирает вместе с ними. Непризнаваемая, третируемая или покровительственно опекаемая (экзотические пережитки шаманизма, приманка для туристов), она до сих пор так и не нашла уважительного к себе отношения. Белые люди так и не поняли ЕЁ ЗНАЧЕНИЯ.
Христианский крест – символ геноцида. Каждый, носящий ошейник с распятием, принимает на себя ответственность за мучительную смерть многих миллионов людей, истреблённых христоносцами во имя «любви к ближнему.
Исконные религиозные представления обитателей Севера и Сибири связаны с шаманизмом. Авраамические монотеистические религии всегда и везде стремились покончить с древним культом: искоренение Язычества, как идеологии народных восстаний, проводилось с непримиримой целеустремлённостью.
Тотальную войну с шаманизмом вела и православная церковь, активно внедрявшая византийский вариант иудохристианства в жизнь коренных народов европейского Севера и Сибири, – народов, имевших несчастье быть соседями «Святой Руси», а значит – её жертвами. В способах не стеснялись, вплоть до прямого преследования и убийства тех, кто оставался верным своей родной религии – в первую очередь – шаманов.
Надо сказать, что шаманы не только исполняли воинственные магические пляски, борясь с призрачными духами. Защищая родные Светилища, шаман, надев свою ритуальную одежду, врукопашную сражался с реальными врагами. В героическом эпосе многих народов он сам нередко выступал в качестве военачальника, совмещая функции вождя и служителя культа (подобным же образом древнерусские Волхвы возглавляли народные восстания против церковников).
В.Н.Басилов в исследовании «Избранники духов» (М., 1984) пишет о единичных случаях, когда якутские и алтайские шаманы, окрестившись, решались отказаться от родных верований, но не могли заглушить в себе голос Предков: они чувствовали, что Духи мстят за отступничество и мучают их. А этнограф В.Л.Серошевский в книге «Якуты» (СПб., 1896) сообщал о якутском шамане, который под нажимом светских и церковных властей признал «греховность» шаманства и прекратил камланье: «духи разгневались и ослепили его».
Большая часть народов Севера и Сибири была включена в Российскую империю либо силой, либо хитростью, либо обманом: они не вошли в неё добровольно и сознательно, но оказались в ней.
Колонизаторы искореняли не только саму Языческую религию этих народов, но и неразрывно связанную с ней самобытную народную культуру, воплощавшую душевный облик народа. Облик этот дорог народу, как сама жизнь, и потому каждый, даже самый малый народ, отстаивает его как своё величайшее достояние. У покорённых народов с острым чувством унижения национального самолюбия и естественным стремлением к самосохранению соединялось сильное чувство негодования, нередко выливавшееся в войны с целью самозащиты.
Идеологическим символом национально-освободительных движений «инородцев» выступало их родное Язычество, и власть имущие это прекрасно понимали.
Ещё Пётр 1 поставил на службу охранения самодержавия так называемые «таинства церкви». В целях русификации инородцев было введено принудительное крещение как признак верноподданства. Так, в 1722 г. были поголовно крещены вогулы. Царские сановники всячески поощряли насильственную христианизацию язычников. Нередко «нехристей» приводили к попу связанными, и единственным способом обрести свободу было согласиться на крещение. Главной причиной восстания самоедов (ненцев) и остяков (хантов) в 1841 г. было возмущение насильственным обращением в православие.
Начиная с ХVIII в. царское правительство проводило политику ПРАВОСЛАВНОГО РАСИЗМА, т.е. принудительную христианизацию нерусских народов Поволжья: вотяков (удмуртов), черемисов (марийцев), мордвы, чувашей и других. Политика эта была составной частью помещичье-полицейского закабаления. Усиливалось крепостное «право», т.е. то же рабство, при котором человек превращался в вещь. Самодержавно-крепостной гнёт вызывал глухое крестьянское сопротивление; стихийные протесты часто облекались в религиозную форму отказа от чужеродного православия и возврата к родному Язычеству.
Во всех освободительных движениях Среднее и Нижнее Поволжье и Приуралье были зонами боевых действий «воровских людей» (так царские сатрапы называли повстанцев). Здесь русичи, марийцы, башкиры, удмурты, чуваши, мордва, калмыки вместе выступали против феодально-церковного произвола. Свободолюбие – вот что объединяло все эти народы под знамёнами Степана Разина и Емельяна Пугачёва.
28 июня 1743 г. нижегородский епископ Димитрий доносил в Синод о «воровском нападении» на него и его свиту в Терюшевской волости «некрещёных идолаторов, которых было с пять сот человек мужеск полу с ружьи и с рогатины и с стрелами и з дубьём, а женск пол и дети их – все с палочьем», от которых он едва унёс ноги и схоронился в селе Сарлей у местного попа в погребе.
Время моё приспело,
Не страшен мне лязг кнута,
Тело, христово тело
Выплёвываю изо рта…
Не страшен мне лязг кнута,
Тело, христово тело
Выплёвываю изо рта…
Сергей Есенин
Когда представители царских властей на основании провокационного полицейского доноса организовали в Удмуртии (1890-е годы) позорное судилище (т.н. Мултанское дело), обвинив нескольких местных язычников в ритуальном убийстве – жертвоприношении, потребовалось вмешательство всей русской свободомыслящей общественности во главе с Владимиром Короленко для отмены обвинительного приговора уже в третьей судебной инстанции.
Очевидцы рассказывают, с какой любовью хранятся в Ижевском музее документы, в которых писатель-гуманист выступал против клерикальной реакции.
Миф о том, что присоединение Сибири шло, дескать, мирным путём, а колонизация, за редкими исключениями, не встречала упорного сопротивления, – позднее изобретение официальной царской пропаганды. Брали мы Сибирь с бою, что бы там ни говорили придворные историки. Восстание за восстанием против владычества русских властей, против феодального, церковного и национального угнетения поднимали вогулы, остяки, ненцы, сибирские татары, башкиры, калмыки, буряты, якуты, коряки, чукчи, камчадалы…
И всё же, чем объяснить феномен фантастически быстрого проникновения русских колонизаторов в Сибирь? – Здесь жили различные народности, не имевшие своей государственности. Численность населения была крайне невелика. Оно терпеть не могло завоевателей, пыталось бороться с ними, но тщетно: слишком велико было неравенство сил. Историки, проанализировавшие героический эпос хантов, указывают, что численность их войска составляла 300 человек (см. Соловьёв А.И. «Военное дело коренного населения Западной Сибири». Новосибирск, 1987, с. 171).
Вторгаясь на чужие, далёкие земли, захватчики наводили там «порядок», то есть обращали коренных жителей в царское подданство, обкладывая их данью – ясаком. Прежде всего строились остроги и церкви.
Американский историк Р.Пирс в книге «К востоку от империи» сравнивает казаков Ермака с римскими легионерами, испанскими конкистадорами, с североамериканскими колонизаторами, «освобождавшими» землю от индейцев. Одна из глав так прямо и называется: «Экспедиция Ермака – русского Кортеса». Книга написана в годы противостояния США и СССР, в эпоху злобного огульного антисоветизма, и автор пытается представить завоевательный поход Ермака извечным, якобы, русским как таковым, стремлением к насилию, к порабощению других народов. Мы, однако, такими головорезами, как янки, не были, и охоту за скальпами не устраивали. Не такова широкая, дружелюбная натура Русского Человека. Хотя известно, что московские воеводы весьма жёстко и даже жестоко приводили к подчинению Москве инородцев-иноверцев.
Так, в 1483 г. Князь Курбский-Чёрный с большим московским войском перевалил через Средний Урал и, разбив отряд вогулов, завоевал и разрушил множество городов: «добра и полону взяли много. А от Сибири шли по Иртышу, да на Обь, реку велику, в Югорскую землю, и князей югорских воевали и в полон вели». А непокорных князей казнили.
Так, в 1483 г. Князь Курбский-Чёрный с большим московским войском перевалил через Средний Урал и, разбив отряд вогулов, завоевал и разрушил множество городов: «добра и полону взяли много. А от Сибири шли по Иртышу, да на Обь, реку велику, в Югорскую землю, и князей югорских воевали и в полон вели». А непокорных князей казнили.
Разумеется, церковь представила поход Ермака божественной миссией, а его самого – божьим избранником, продвигавшим «свет христов» на земли тёмных язычников. По Синодику, составленному сибирским архиепископом Киприаном в 1622 г., Ермак и его ландскнехты были христианскими подвижниками, почти что мучениками. Архиепископ установил в неделю православия «кликати им с протчими пострадавшими за православие вечную память».
А Семён Ремезов в своей летописи (Сиб. летописи, СПб., 1907) даже пытался причислить Ермака чуть ли не к лику «святых», сообщая о случившихся с телом утонувшего Ермака неких чудотворениях и исцелениях, исходивших, якобы, не только от тела, но даже и от одежды, оружия и доспехов.
Военная кампания Ермака под пером тобольских летописцев превратилась в крестовый поход во имя православия, в акт возмездия силам зла («злочестивым язычникам», «супротивным супостатам», «безбожным агарянам») русскими посланцами христианского бога. Таким образом, смысл продвижения России на восток представлялся в том, чтобы «проповедатися чрез Сибирь Евангелие в концы вселенныя», искореняя язычество, а значит, всякую чуждость, ибо в текстах Тобольской летописи антонимом «поганому» было «русское».
Купцы, казаки и служилые люди обычно не выказывали особого желания заниматься миссионерством, но они, вслед за попами, тоже пользовались словом «русский» как синонимом слова «православный»: национальная самоидентификация ошибочно, подложно смешивалась с конфессиональной принадлежностью.
Царское правительство умело извлекало выгоды из той междоусобной войны, которая подтачивала силы народностей и племён, населявших Сибирь. Оно ловко использовало недовольство «чёрных людей», как их называли, – вогулов, остяков, зауральских башкир и других, страдавших под ханским игом Кучума и плативших ему непомерный ясак. К тому же Кучум насильственно насаждал мусульманство среди своих подданных, жестоко карая непокорных.
Ну и конечно же, главную роль в боях с сибирскими татарами сыграло огнестрельное оружие. Ведь основным оружием воинов Кучума были лишь копья, луки и сабли. Они отступали, ошеломлённые разрушительной силой наводящих на них смертельный страх грозных пищалей, выбрасывающих «огненные стрелы»: повсюду разносилась весть об убийственной мощи казаков. Хотя татарам было известно огнестрельное оружие, но сами они его не имели. Лишь немногие из них не боялись ружейного огня; остальные, хоть и наслышанные о нём, бросались в паническое бегство при первых же выстрелах.
Поход Ермака послужил началом нового этапа колонизации. Началось деятельное присоединение к Москве огромной территории. В исторически короткий срок мобильные казачьи отряды, завоёвывая для царя всё новые и новые земли, прошли путь от Урала до Тихого океана, заложили остроги и церкви аж на Аляске и в Калифорнии. Покорённая Сибирь постепенно превратилась в русскую колонию, которая со временем стала «исконно русской».Зачастую завоевание сопровождалось избиением нерусского местного населения.
Наиболее крупным племенным объединением у остяков в ХVI в. было Кодское княжество (уже в ХII в. Москва посылала военные экспедиции в «Куду»). К моменту же его присоединения к Русскому государству в 1644 г. всё мужское население, считая малолетних и стариков, составляло лишь 441 человек (см. Бахрушин С.В. «Остяцкие и вогульские княжества в ХVI и ХVII вв.» М., 1955,с. 117). А ведь казаки нашли здесь могущественное и богатое княжество….
«Сибирь из царства инородческого превращалась мало-помалу в русскую область… Бунты камчадалов и чукчей, несмотря на упорство последних, большой опасности не представляли. После продолжительной борьбы они смирились или, вернее сказать, почти всё взрослое население было перебито военными командами», – пишет историк Г.Лучинский в обширной статье «Сибирь» (Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, т.29).
«Сибирь из царства инородческого превращалась мало-помалу в русскую область… Бунты камчадалов и чукчей, несмотря на упорство последних, большой опасности не представляли. После продолжительной борьбы они смирились или, вернее сказать, почти всё взрослое население было перебито военными командами», – пишет историк Г.Лучинский в обширной статье «Сибирь» (Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, т.29).
Местные сибирские народы – шаманисты очень ревностно почитали свои племенные и родовые Светилища, не позволяли их осквернять. Но все их возмущения беспощадно подавлялись. Одним из примеров тому могут служить события 1648 года у Верхоленска и Иркутского острога, приведшие к восстанию под знаком защиты языческих Светилищ (см.Тиваненко А.В. «Древние святилища Восточной Сибири в эпоху камня и бронзы». Новосибирск, 1989, с. 170).
Камчатка была открыта русскими и вошла в Российское подданство в конце ХVII века. При Петре I, а затем при Екатерине II в Сибирь и на Камчатку снаряжались внушительные экспедиции Беринга, Миллера, Майера, Шлецера с целью наложения ясака, устрашения и укрощения строптивых.
Афанасий Шестаков, предводитель одного из казачьих отрядов Первой Камчатской экспедиции, обкладывал яранги туземцев дровами и поджигал, требуя выплаты ясака пушниной. Многие несчастные сгорели заживо, пока мародёры не уразумели, что коряки и чукчи меха не добывали: они были оленеводами, а не охотниками!
Подобное изуверство плодило ненависть, требовало отмщения. В 1730 г. чукчи наголову разбили отряд Шестакова и прикончили его самого. После гибели Шестакова во главе российских войск был поставлен майор Павлуцкий, ставший впоследствии «командиром Камчатки». Как писал историограф Сибири П.А.Словцов, Павлуцкий – не чета Шестакову и Хабарову; правда, и он тоже сжигал яранги, но лишь те, из которых летели стрелы.
Почти два века самоотверженно сопротивлялись чукчи российским карательным отрядам, нанеся им ряд чувствительных поражений. Более ста лет держали они в осаде Анадырскую крепость. Не раз, вооружённые лишь копьями, топорами и ножами, бросались они в молниеносную атаку на солдат после первого их залпа и, не давая перезарядить кремнёвые ружья, обращали царские войска в бегство. «И империя, установившая господство над половиной Европы, большей частью Азии и огромным куском Америки, ничего не могла поделать с этим народом, никогда не насчитывавшим более трёх тысяч воинов»,– пишет современный учёный, этнограф-путешественник Юрий Салин в книге «Иная цивилизация».
«Привести чукоч в подданство невозможно», – доносил 10 февраля 1732 г. в Тобольскую губернскую канцелярию майор Павлуцкий. «Эти мужчины меньше боятся смерти, чем трусости», – так отзывался о чукчах К.Г.Мерк в 1792 году. «Смерть они зачастую предпочитали потере свободы», – вторит ему в 1878 г. знаменитый шведский путешественник А.Е. Норденшельд.
Другой враг одолел отважных кочевников: имя ему– водка.
Алкоголизация проводилась не только в отношении инородцев; она била, в первую очередь, по самим русичам. Екатерина II, покрывшая всю империю прибыльными для государственной казны кабаками, на вопрос княгини Дашковой: «Ваше Величество, зачем Вы спаиваете русский народ?» цинично ответствовала: «Пьяным народом легче управлять!»
Кстати сказать: если все другие имперские замашки нынешних кремлёвских пигмеев выглядят комически, то по части алкогольного геноцида они переплюнули аж саму Екатерину «Великую».
«Многое мог бы я сказать о тех способах, которые употребляются на Амуре для обращения инородцев в христианство, но не здесь для этого место», – указывал в начале ХХ в. известный учёный Л.Я.Штернберг (Штернберг Л.Я. «Первобытная религия в свете этнографии». Л-д, 1936, с.21).
У коренных жителей Сахалина сохранилась печальная песня: «Наш Род жил в радости и достатке, пока к нам не пришли русские. Они убили моих сыновей, они увели моих дочерей, они порвали мои сети и сломали мои руки, сказав: «Не лови больше здесь рыбу, некрещёная собака; теперь это наше море и наша рыба…»
Алеутские острова и Аляска были открыты в 1741 г. Берингом и Чириковым, капитанами Российского императорского флота. За ними последовали охотники на котиков, торговцы и миссионеры. В 1784 г. Григорий Шелехов, основатель знаменитой коммерческой Российско-Американской компании, высадился на остров Кодьяк, близ Аляски. Он промышлял добычей морского зверя и попутно усиленно насаждал православие среди алеутов и эскимосов. Построил церковь и выписал восемь монахов-миссионеров, которые успели окрестить несколько тысяч язычников. Конечно, и здесь не обошлось без обмана и насилия; покладистые прежде аборигены возмутились и, после убийства ими одного из «отцов», миссия бесславно сошла на нет.
А вольнолюбивые индейцы на Аляске и в Калифорнии с православным воинством сразу не поладили, и потому русские не сумели там закрепиться.
Экспансия Московии, расползшейся до размеров огромной Российской империи, продолжалась не один век. Россия последовательно прибирала к рукам Волгу, Урал, Сибирь, Кавказ, Среднюю Азию… И захваты эти носили характер не просто грабительских набегов с целью получения дани и формального признания власти московских царей, а тотального присвоения чужих земель и принудительного включения их в состав Московского государства.
Экспансия Московии, расползшейся до размеров огромной Российской империи, продолжалась не один век. Россия последовательно прибирала к рукам Волгу, Урал, Сибирь, Кавказ, Среднюю Азию… И захваты эти носили характер не просто грабительских набегов с целью получения дани и формального признания власти московских царей, а тотального присвоения чужих земель и принудительного включения их в состав Московского государства.
Эти завоевательные походы были следствием не каких-либо внешних обстоятельств (напр. климатических факторов) или особых свойств русского характера (его природной, якобы, агрессивности), а следствием внутреннего процесса разложения общинно-вечевого строя, возвышения христианизированной феодальной знати и удовлетворения её ненасытного властолюбия и сребролюбия путём порабощения всех встречных народов.
Ради обогащения олигархической феодально-церковной верхушки создавалась эта тюрьма народов почти всегда огнём и мечом, а вовсе не «добровольным присоединением», как утверждали казённые российские историографы. В соответствии с «богоугодными» целями и личным характером воевод, иереев, князей и царей складывалась колонизаторская «этика»,учреждались жестокие законы и обычаи военной и гражданской жизни, которые ни в коем случае нельзя соотносить с исконным психическим складом и нравственным обликом славянорусов.
Имперская Россия всегда была всем населявшим её народами, прежде всего – самому РУССКОМУ НАРОДУ – не матерью, но ненавистной мачехой. Царская Россия была, в сущности, антирусским государством, существовавшим за счёт непомерной эксплуатации кабального труда «чёрных людей» – впервую очередь – крепостных русских крестьян (крестьянами, т.е. христианами стали называть сельских жителей после их крещения).
Рекрутами с 1705 г. назывались крестьяне, призванные для службы в армии, сначала пожизненной, с 1793 г. на 25 лет, с 1834 г. на 20 лет. Сборник Е.В.Барсова «Причитания Северного края» (ч. 11. Плачи завоенные, рекрутские, солдатские. М., 1882) выражает отношение народа к рекрутскому набору, к солдатчине – «злоднийной этой службе государевой».
По свидетельству самого собирателя плачей, «стон стоял на русской земле при каждом наборе». О ненавистной солдатчине сложена поговорка «пройтись по зелёной улице» – пройти сквозь строй солдат со шпицрутенами. Столько несчастных было забито насмерть, что прозвищем царя Николая Павловича стало Николай Палкин. Великий художник, великий анархист-правдолюбец Лев Толстой описал эту страшную экзекуцию в рассказе «После бала».
«Власть царска веру охраняет,
Власть царску вера утверждает»,
Власть царску вера утверждает»,
– писал в оде «Вольность» Александр Радищев, которая Екатерина 11 назвала «бунтовщиком хуже Пугачёва».
Следует, однако, ещё раз повторить, что жестокость и вероломство, коими сопровождалась вся имперская история захватов и завоеваний, были отнюдь не проявлением собственно русской натуры, а самодурством царских держиморд, благословляемых поповщиной. Русский народ, как таковой, в том не повинен. Хотя в этих завоеваниях и проливалась кровь русского народа, но войны эти были не народными, не национально-освободительными, не оборонительными, не партизанскими, не отечественными: то были войны захватнические, имперские.
Православие – смердящее «духовное наследство» рабовладельческой Византии – привнесло в русский характер прежде совершенно несвойственные ему деспотические черты: коварство, лукавство, спесивость, религиозную нетерпимость. Иудовизантийщина нанесла страшный удар по нордическим основам нашего самосознания, которое во многом утратило понятие Чести, являющееся стержнем свободной личности. Растленная дряхлеющая империя как дурной болезнью заразила нас, «наградив» такими гнойниками, как ханжество, лесть и раболепие. Она развратила душу Язычника, выучила низким хитростям, подлой изворотливости, блудливой лживости и двуличию.
В деформации русского психотипа виновна «русская» православная церковь. Оправдывая разделение общества на рабов и господ, она сеяла низкопоклонство перед вышестоящими и хамство по отношению к нижестоящим. Она не только не способствовала русскому единству, но напротив, после «крещения» дробление Руси шло в ногу с её иудохристианизацией, почти на пять веков погрузившей Русь в кровопролитные братоубийственные распри.
Именно церковь взращивала ничем не оправдываемую слепую жестокость. Как можно назвать молитву двух кровнородственных русских князей перед сражением к одному «спасу» о помощи в погублении врага, т.е. другого русского же князя?
После смерти в 1212 г. владимирского князя Всеволода Большое Гнездо, его сын Юрий дважды воевал Ростов, один раз – Новгород и в этих междоусобных войнах был безжалостен даже к пленным. Перед знаменитой Липицкой битвой он отверг предложение о мире и заявил своим воинам и воеводам: «Человека же кто иметъ живаго, то сам будет убитъ… да не оставим ни одного же живаго, аще кто ис полку утечеть, не убить имемъ, а тех вешати или распинати».
Ещё пример. Когда 12 марта 1169 г. христолюбивым воинством Андрея Боголюбского был взят Киев, то: «не было пощады ни старым, ни малым, ни полу, ни возрасту, ни церквам, ни монастырям» (Костомаров Н.И. «Русская история в жизнеописании её главнейших деятелей». М., 1990, с. 83). Такого зверства, как утверждает летописец, «…и поганые не творили».
Далее. В 1397 г. московский князь Василий I с боем захватил Торжок. Пленных граждан Торжка, числом 70 человек, терзали на площади московской. «Они исходили кровию в муках; им медленно отсекали руки и ноги и твердили, что так гибнут враги государя московского», – пишет Карамзин в «Истории государства Российского» (т.5, с.135). Мыслимо ли было такое в Языческой Руси?
Когда тверичи восстали против ордынского ига и убили сборщика податей Чолхана, тогда московский князь Калита вместе с ордынским войском разгромил, дотла сжёг Тверь и побил множество её жителей.
Каловыбороционист Александр Невский, сотрудничавший с оккупационным режимом, собственноручно пытал и увечил своих же новгородцев, возмущённых непосильной ордынской данью. Если причисленный к лику «святых» татарский угодничек Александр поступал так с сородичами, то надо думать, как обходился он с чужеродной чудью (31), которой, по словам летописи, «побил бесчисленное множество».
А вот как расправлялись не с какими-нибудь «погаными», а опять-таки с непокорными новгородцами в 1570 году: «Горожан приводили сотнями, пытали, жгли на малом огне с утончёнными приёмами, затем почти всех приговаривали к смерти и везли топить. Окровавленные жертвы привязывались к саням и их по крутому откосу спускали к быстрине, где Волхов никогда не замерзал. Несчастные погружались в пучину. МЛАДЕНЦЕВ ТОПИЛИ, ПРИВЯЗАВ ИХ К МАТЕРЯМ (выделено мною. – Д.). Опричники с пиками стояли на лодках и наблюдали, чтобы никто не спасся» (К.Валишевский. «Иван Грозный». М., 1912, с. 275).
Но если такие казни, достойные лишь «кроткого» царя Давида, творились по отношению к своим же, русским, православным, то понятно, что эти «герои» делали с иноверцами. Тот же Валишевский пишет о действиях армии Иоанна Грозного в Ливонии: «Тут было всё: и женщины, изнасилованные до смерти, и дети, вырванные из чрева матерей, и сожжённые жилища, и уничтоженные урожаи…По словам одного летописца, они выбирали наиболее красивых пленниц и, насытив с ними свои похотливые желания, они привязывали их к дереву и упражнялись в стрельбе по этим живым мишеням» (К.Валишевский. «Иван Грозный». М., 1912, с. 202). Вот что вытворяли «человеколюбивые» православные иудохристиане, взывающие к терпимости и милосердию только тогда, когда их собственной шкуре грозит опасность. После поражения Наполеона, Венского конгресса и утверждения «Священного союза» монархов «во имя христианской религии», царская Россия, будучи «жандармом Европы», творила там то, что сегодня творят США. Так, в 1849 г. стотысячная русская армия задушила венгерскую революцию.
Мне стыдно и больно признавать все эти злодеяния, совершённые моими православными соплеменниками; ведь я тоже – Русич. Но никуда от этого не денешься. Единственное утешение в том, что так было не всегда: не таковы были наши ЯЗЫЧЕСКИЕ предки.
Терпимость, радушие и гостеприимство были национальными чертами славянорусов. Они проистекали из сознания своей силы. Великодушие – удел сильных, а не слабых: оно соответствовало высоконравственному Языческому принципу веротерпимости, или свободы совести.
Язычество в многообразии своего видения Мира является наиболее свободной мировоззренческой системой. В Язычестве нет догм, которые объявляли бы какой-либо народ или какое-либо иное религиозное мироощущение враждебным только потому, что оно ИНОЕ.
Ведуны поучали, что ко всему надо относиться с уважением, ибо если ты чего-то не понимаешь, это не значит, что непонятное является Злом.
Наше природное миролюбие и дух добрососедства издревле проявлялись в нашей уживчивости с другими племенами. Мы не питали злобы к чужеземным богам и нравам. Но именно эти наши достоинства помешали нам дать им своевременный отпор. Известно, что княгиня Ольга настаивала, чтобы Светослав принял крещение, а «он и не думал прислушиваться к этому; но если кто собирался креститься, ТО НЕ ЗАПРЕЩАЛ (выделено мною. – Д.), а только насмехался над тем» (Повести Древней Руси 11-12 вв. Л., 1982,с. 147). Но как только византийское православие получило власть на Руси, оно безжалостно расправилось с инакомыслящими. Во многом из-за своей терпимости и пало Язычество. Ведь если что не заслуживает терпимости, так это сама нетерпимость, – указывал великий просветитель Жан-Жак Руссо, чей революционный радикализм проистекал из высоких этических принципов.
Со времён патриархата и возникновения рабовладельческих государств, войны неизбежно сопровождают всю историю человечества.
Известно, что и наши дохристианские предки совершали военные походы на сопредельные земли. Русь налагала дань, когда вошла в пределы мордвы и чуди, и ничего особенно обидного в том не было, ибо повсюду установлено: слабейший платит. Народы эти (которые «суть иные языци») признали себя подданными (т.е. дающими дань) Руси. Что ж, дело привычное, терпимое.
С самого начала своего возникновения Древнерусское государство было многонациональным, или, вернее, многоэтническим образованием. По размерам оно равнялось Византийской империи, империи Каролингов или Римской империи. Древнерусское государство объединяло под своей эгидой много разноязычных народностей, много крупных и мелких славянских, угро-финских, балтийских племён.
И, несмотря на разноплемённость этого государства, никаких национальных проблем в нём не возникало. Конечно, немаловажную роль в этом играло то положение, которое занимали славяно-русские племена в своей державе – они были её этническим стержнем и составляли более половины населения. Но главное – в другом.
Наши дохристианские предки, руководствуясь высоконравственными Языческими принципами веротерпимости, сравнительно безболезненно, почти бескровно вживались в области соседних угро-финских племён. Ни в эпосе, ни в древних сказаниях не упоминается о межэтнических войнах с угро-финнами, населявшими Северо-Восточную Европу до прихода туда славянорусов.
Ко всем этим многочисленным неславянским народам Русы – Язычники относились в высшей степени уважительно. Они никогда не ломали традиционный образ жизни народов, связанных с ними данническими отношениями, никогда не стремились навязать им свой язык, религию, культуру, обычаи и внутренний социальный строй. Да и не было между новосёлами и старожилами культурно-духовных барьеров! Ведь и славяно-русские и угро-финские религиозные воззрения имели один и тот же естественный исток – почитание БОЖЕСТВЕННЫХ СИЛ ПРИРОДЫ.
Разные народы по-разному чувствовали, называли, чествовали эти Силы; в этом отражалось их своеобразное этническое мышление и различие архетипов. Но, несмотря на все эти внешние различия, этнические Языческие религии – это ветви одного дерева, укоренённого в плодородных недрах общеязыческого культурного наследия человечества ещё в палеолите.
Славянорусы-Язычники всюду находились в сфере своей собственной общечеловеческой (а не иудохристианской) культуры. Их обычаи и нравственные устои совпадали, по большому счёту, с таковыми всех местных, подданных им племён, и они ни на какие народы не смотрели сверху вниз, и не чувствовали себя среди «чужих» действительно чужими.
Язычество – в самом широком смысле слова – не имеет государственных границ, и поэтому Язычники не считали соседей «иноверцами»; ведь все Языческие народы, по сути, почитают одни и те же Высшие Силы, лишь называя их по-своему.
Никаких этнических сил на Вселенском уровне быть не может; нерукотворные Силы Природы не имеют расово-национальной окраски, как не имеет её сама Всеобщая Праматерь-Природа. Солнце светит всем. Одна и та же Сила – Ветер проносится над землями «своими» и «чужими». Александр Македонский, ученик Аристотеля, вопрошая оракул Амона, вовсе не считал, что обращается к чужому богу; для него Амон – это всего лишь иное имя Зевса. Дельфы были сакральным центром античного мира: там находился знаменитый Омфал – «Пуп Земли». В древнейшие времена Дельфийский оракул прорицал от лица Геи – животворящей матриархальной Богини, позже оттеснённой Аполлоном. И к помощи этого оракула прибегали не только эллины, но пилигримы со всей тогдашней Ойкумены: этруски, фракийцы, кельты, персы, ливийцы, сарматы, скифы… Не случайно в античных хрониках постоянно отождествляются Божества разных народов.
ОТ ВЕЛИКИХ ПОТРЯСЕНИЙ К ВЕЛИКОЙ РОССИИ
Глава 1. Антирусская перманентная революция
Русское национальное сознание
Причины западной русофобии
Религиозная разность
Роль Запада в русской катастрофе
Глава 2. Различение духов
Ошибки гения (Н.А. Бердяев о русском коммунизме)
Соблазн евразийства
Яновщина
Синдром масонства
Нирванизм постмодернизма
Соединенные штаты колоний
Не глобальность глобализации
1. Сущность глобализации
- Объективные глобальные процессы
- Экспансия передового меньшинства планеты
- Глобалистская и антиглобалистская идеологии
2. Вызовы глобализации
- Проблемы плацдарма глобализации
- Демографический взрыв
- Социальные катаклизмы
- Размывание государств и столкновение цивилизаций
- Экспансия массовой культуры
- Экологические угрозы
- Экономическая дезинтеграция
- Мировой терроризм
- Информационное отчуждение и зомбирование
- Разрушение человеческого вида
- Сверх- усложнение и ускорение цивилизации
3. Глобальная альтернатива глобализации
- Религиозный призыв
- Православный ответ
Глава 3. Обретение России
Против духов века – от марксизма к Православию
Самостоянье личности
Патриотизм элиты
Русский народ – российская нация
Национальная диктатура (по И.А. Ильину)
Монархическая традиция
Национальный образ России
Пробуждение национального духа
Ресурсы русского прорыва
Духовное возрождение
Глава 1. АНТИРУССКАЯ ПЕРМАНЕНТНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Русское национальное сознание
Российское государство создано русским народом. В Российской Федерации около 85% русских. В течение девяностых годов ХХ века государствообразующий народ подвергался унижениям, а его дом-государство – разрушениям, отчего ныне в России вопиет русский вопрос.
Основными признаками существования народа как соборного национального организма являются историческая память, национальное самосознание и национальная воля. Историческая память – это заветы старины, предания отцов, чувство единородства, приобщение к исторической миссии рода, народа, Родины. Просвещённого человека отличает от дикаря любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам, понять, кто мы есть, можно только помня, кем мы были. Человек, потерявший память, является недееспособным, ибо не понимает, кем он является, и народ без исторической памяти недееспособен. Историческая память связывает времена, беспамятство разрывает историческое время, связывающее судьбу народа. В пору безвременья обеспамятовавший и потерявшийся народ впадает в череду катастроф, заканчивающихся смертью либо обретением памяти, возрождением, возвращением в историческое время, на путь самоопределения.
Национальное самосознание – способность народа осмыслять себя, свою историческую миссию и судьбу – выражается в религиозном, культурном, хозяйственном, государственном сознании народа. Каково было национальное самосознание русского народа до катастрофы 1917 года?
Русский народ религиозно сознавал себя в Православии – религии спасения любовью, состраданием, смирением, жертвенностью, соборным единением и солидарной ответственностью. В Православии Господь открывается сострадающим, любящим и милующим, а не только грозным и карающим, Властителем и Судией. Спасение для православного человека в любви к Богу и ближним, а не в дисциплине и повиновении церковной иерархии (что характерно для католицизма), не в эсхатологическом ужасе, боязни Страшного суда (как в лютеранстве), не земном самосовершенствовании и преуспевании, как в кальвинизме, где человек воспитывается расчетливым, хладнокровно целеустремленным. Неповторимы канонизированные первыми на Руси святые страстотерпцы Борис и Глеб, смиренно принявшие смерть, чтобы пресечь пролитие братской русской крови; уникальна традиция православного старчества, духовничества. Православие наделяло русский народ мессианским призванием: назначение народа – в служении Мессии, Христу, в защите правой веры и несении её народам.
Культурное самосознание русского народа выразилось в создании великой культуры, разнообразной по форме и религиозной по содержанию. В ней в художественной форме решались вопросы спасения человека и только затем рассматривались проблемы земного существования. Русская культура являет собой в материальных формах духовный порыв к Богу – к истине, добру, красоте; это культ Истинного Бога, а не земных идолов, культура культа духа, а не плоти и земных благ. Русская культура соборна в отличие от индивидуалистической западной. Поэтому русская православная культура чужда западноевропейской материалистической массовой культуре.
Хозяйственное самосознание русского народа складывалось под влиянием огромных пространств, сурового климата, низкого плодородия большинства земель, отсутствия выхода к незамерзающим открытым морям и отсутствия судоходных рек, выводящих к этим морям, трудных и опасных евразийских торговых путей, разбросанности природных ресурсов, тяжелейшего государственного бремени русского народа. На Руси сложились своеобычные хозяйственные формы, которые позволяли выживать в невиданно тяжелых условиях. Государство играло большую, чем в Европе, роль, ибо на огромных малонаселенных пространствах только государство способно обустраивать дороги и связь, обеспечивать защиту хозяйственного деятеля, концентрировать капиталы для крупных проектов. В отличные от европейского индивидуалистического предпринимательского духа на Руси развивались коллективные, общинные формы хозяйствования, позволяющие сосредоточивать необходимые усилия в суровых условиях. Некоторые жёсткие формы государственности и хозяйствования (крепостное право) были неизбежными условиями выживания.
В хозяйственной жизни сказывался русский национальный характер. Для христианина собственность является микрокосмом человека как образа и подобия Божьего, как ответственного хозяина и устроителя природного космоса. Сознание русского человека не было индивидуалистическим, как у европейцев, но ориентировалось на общественные ценности и солидарные интересы. Русскому человеку были свойственны трудолюбие и предприимчивость, иначе он не освоил бы огромные пространства за исторически короткий срок. Хозяйственное самосознание мотивировалось не только экономическими, но религиозными, национальными стимулами. Колонизация новых земель проходила одновременно с православным миссионерством или вслед за ним, строящиеся монастыри становились духовными и экономическими центрами. Русские первопроходцы первым делом закладывали храм. Соответственно аскетическому характеру русского народа в России не было европейского пиетета перед собственностью и богатством. Достоинство человека определялось внутренними качествами, а не объемом капитала. В русской жизни не могло утвердиться всевластие денег. Характер хозяйствования не был хищническим, потребительским, не перемалывал природные ресурсы. Русский человек бережно относился к природе, ибо в его жизнеощущении природа – не отчужденная холодная натура, из которой можно насильственно извлекать потребительскую пользу, а живая и родственная сущность, находящаяся при роде; и поэтому на-род и подответственная ему при-рода связаны экзистенциально.
Государственное сознание как форма самоутверждения национального духа было державным, имперским, оно отражало геополитическое положение России – отсутствие естественных преград агрессии с востока, юга и запада. В XIII–XV веках Русь примерно раз в пятьдесят лет опустошалась нашествиями, Москва сжигалась несколько раз в столетие. Это требовало сильного государства и стимулировало покорение агрессоров. Россия могла быть только либо империей, либо колонией. Ни один цивилизованный народ не сохранялся в истории при столь суровых геополитических, климатических и географических условиях. Государственное строительство подвигала напряженная борьба за самосохранение и создание условий для реализации исторического призвания русского народа.
Государственное сознание русского человека было исконно монархическим: истинная власть персонализирована, не самодостаточна, освящается Церковью, подчиняется велению совести – голосу Божию в человеке. Поэтому верховная власть в России руководствовалась императивами христианской морали. На Западе государственная власть строилась на основе правовых и политических механизмов, которые самодостаточны и независимы от состояния нравственности. В России власть наделялась нравственно-религиозным призванием, поэтому «устойчивость учреждений и их историческую перспективу она связывала в первую очередь с духовными факторами: моральными качествами людей и характером их целей. Русские отцы-основатели полагали, что и наилучшие учреждения при плохих людях дадут неудовлетворительные результаты, как и напротив: даже несовершенные институциональные конструкции могут быть компенсированы нравственной волей и усердием» (А.С. Панарин). Западное рационалистическое материалистическое мировоззрение не доверяло богочеловеческому творческому духу истории. Русское православное мировоззрение ориентировано на то, «что дух настолько всемогущ и всепроникающ, что никакая совершенная материя не может перед ним устоять, что она всего лишь оболочка, обозначение, а не разоблачение. Если дух зловреден, то никакая материя (плоть) не спасет; если дух праведный и возвышающий, то он, подобно демиургу, самую греховную плоть возвысит. Поэтому программа восточного христианства, в отличие от западного… состояла в христианизации государства как единственной гарантии от “злобесия” всякой государственности» (А.С. Панарин). Душою государственного строительства был православный мессианизм (Москва – Третий Рим) – защита правой веры и православное просвещение других народов. Воин и монах, казак и купец – главные фигуры эпохи освоения огромных пространств российского континента. Русскому народу выпала роль собирателя земель и народов.
Русское государственное строительство в силу духовного призвания существенно отличалось от западноевропейской имперской политики. Расширение границ России в основном шло путем собирания русских земель и мирной колонизации необжитых пространств казаками, крестьянами, купцами, путешественниками, монастырями, а также в результате добровольного присоединения различных национальных и государственных образований. Русское государство завоевывало те территории, которые были для него источником смертельной опасности. Народы присоединенных к России территорий не истреблялись и не ассимилировались, не крестились насильственно, не угнетались и не превращались в рабов. В России невозможно вообразить государственную политику геноцида коренного населения. «Сравним методы “освоения” Америки западноевропейцами и Сибири русскими. Если последние имели наставления “действовать не жесточью, а ласкою”, а за погибших в русском плену в казну взимались штрафы, то европейцы действовали прямо противоположным образом. Они заражали воду, уничтожали источники питания, распространяли болезни, а за каждого убитого аборигена им выплачивалась премия. Вот типичная инструкция, по которой действовал, в частности, карательный отряд капитана Прейса: “Губить индейцев на земле и на воде, убивая их или беря в плен, сжигая их дома, уничтожая посевы, и всякими другими способами”» (Н.Я. Лактионова) При колонизации Северной Америки власть платила за скальпы убитых индейцев. Великобритания осваивала Австралию силами каторжан. Цивилизованные народы Запада истребили коренное население Американского и Австралийского материков, поработили огромную Африку. Оставшихся в живых аборигенов крестили огнем и мечом. Все колонии нещадно грабились в пользу европейских метрополий.
Ничего подобного не было при колонизации Евразийского материка. «При всем том перед Западом мы имеем выгоды неисчислимые. На нашей первоначальной истории не лежит пятно завоевания. Кровь и вражда не служили основанием государству русскому, и деды не завещали внукам преданий ненависти и мщения. Церковь, ограничив круг своего действия, никогда не утрачивала чистоты своей жизни внутренней и не проповедовала детям своим уроков неправосудия и насилия» (А.С. Хомяков). При завоеваниях масштабы кровопролития и насилия несравнимы с западными. В этом сказались терпимость, уживчивость, добронравие, «способность русского человека применяться к обычаям тех народов, среди которых ему случается жить» (М.Ю. Лермонтов).
В России население центральных русских губерний несло основное бремя государственного строительства, потому было более бедным и закрепощенным, чем народы национальных окраин. На присоединенных территориях, в отличие от «метрополии», крестьянское население не было закрепощено. Финляндия и Польша имели образцовые для Европы демократические конституции. Трудно представить, чтобы в европейских государствах выходцы из колоний занимали равное с жителями метрополий положение. Русские умели ненавязчиво внедрять свою политическую, вместе с тем изучать чужую культуру и принимать её как свою. В России аристократия, буржуазия, интеллигенция присоединенных народов органично вливались в общероссийскую элиту. Россия «принимала всякого, кто готов был стать её частью, всякого, кто готов был ей служить. В этом для подданных России выражалась свобода. Если для польского шляхтича свобода выражалась в праве не подчиняться, а для английского лорда – в праве контролировать, на какие цели идут уплаченные им налоги, то для русского дворянина свобода выражалась в возможности принимать участие в великом строительстве империи. И рассудите, у кого было больше свободы – у поляка, чье неподчинение, чей гонор ни на что, в общем-то, не влияли, или у русского, чья готовность служить делала его сотворцом мировой истории?» (П.Ю. Быков). Татары Годуновы, армянский князь Лорис-Меликов, занимавший пост премьер-министра при императоре Александре II. Единственным исключением был еврейский народ. Но российские ограничения были таковыми, что привлекли из Европы массы еврейской эмиграции, позволяли представителям еврейского народа занять ведущее положение во многих областях хозяйства и культуры.
«Отличительная особенность многонационального гиганта, каким была Россия, – более чем тысячелетнее существование всех её народов при подавляющем преобладании центростремительных тенденций над центробежными. Россия всегда была единой метрополией, в отличие от европейских стран практически не имевшей заморских колоний, и все её жители находились под защитой единой системы законов. В колониальных империях законы для колонизаторов и колонизируемых были различными. Двойные стандарты, как известно, – отличительная черта государств, упорно называющих себя “правовыми”… Составляющие Россию народы не теряли свою национальную корневую основу. Здесь можно говорить о синтезе культур народов России, объединенных великой русской культурой, позволяющей сохранить самобытность каждого народа. Финляндия, например, где официальным языком был шведский, несмотря на то, что 80% населения составляли финны, только войдя в состав России в 1809 г., стала обретать свою национальную культуру. Уже во второй четверти XIX в. преподавание финского языка в школе стало обязательным. Недаром чуть ли не в каждом финском доме висел портрет русского генерала Якова Кульнева, которого благодарные финны почитали как своего освободителя. То же было с Лифляндией и Эстляндией, местные языки которых были полностью подавлены немецким и возрождены с помощью России. В том же XIX в. аналогичный процесс произошел в Бессарабии. Благодаря русской помощи были восстановлены почти уничтоженные турецкими завоевателями болгарский, армянский, сербский языки» (Н.Я. Лактионова). Вследствие такой государственной политики, соответствующей русскому национальному характеру, огромная империя сохранила к 1917 году все народы, в неё вошедшие, и поэтому, в отличие от индейцев Америки и аборигенов Австралии, они имеют возможность требовать в настоящее время «суверенитетов».
Россия никогда не стремилась к завоеваниям на Западе. При императрице Елизавете русская армия взяла Берлин. Но в следующее царствование всё завоеванное было возвращено Германии и компенсировано. Одним сумасбродством или германофильством русского царя это не объяснишь. Чтобы добровольно вернуть плоды победы над сильным противником, нужно, помимо всего прочего, не руководствоваться экспансионистским инстинктом.
В Европе победа традиционно увенчивалась приобретением территории побежденного или слабого, что считалось нормой международного права. Русские войска были в Европе либо в результате изгнания очередного агрессора, либо для помощи европейским союзникам. «В 1799, в 1805, в 1807 годах сражалась русская армия, с разным успехом, не за русские, а за европейские интересы. Из-за этих же интересов, для неё собственно чуждых, навлекла она на себя грозу Двенадцатого года; когда же смела с лица земли полумиллионную армию и этим одним, казалось бы, уже довольно послужила свободе Европы, она не остановилась на этом, а вопреки своим выгодам, – таково было в 1813 году мнение Кутузова и вообще всей так называемой русской партии, – два года боролась за Германию и Европу и, окончив борьбу низвержением Наполеона, точно так же спасла Францию от мщения Европы, как спасла Европу от угнетения Франции» (Н.Я. Данилевский). В 1814 году русские войска дошли до Парижа, освободив Европу от Наполеона, Россия не присоединила никаких земель. Можно ли найти что-либо подобное в новой истории европейских государств? Невозможно представить, чтобы русские разоряли Париж по примеру «цивилизованных» французов, взрывавших Московский Кремль. «В культуре середины религия политизируется, в культуре конца религиозной становится политика. Священный Союз Александра I – тому подтверждение. Была ли в новейшей истории Европы хотя бы одна политическая система названа словами из религиозной терминологии и в какой стране такой язык был бы уместен?» (В. Шубарт).
Русско-турецкая война при Александре II закончилась освобождением балканских славян. В результате войны получили независимость и расширили свои границы Болгария, Румыния, Сербия, Черногория. Россия вернула отторгнутую у неё в 1856 году часть Бессарабии и вывела свои войска в течение года после Берлинского конгресса. Не воевавшие Англия оккупировала Кипр, Австрия – Боснию и Герцеговину, Франция получила протекторат над турецким Тунисом. И Россия, и европейские державы действовали традиционным для себя образом. И то, и другое в глазах западного общественного мнения было нормальным, ибо критерии нормы для России и Европы – различны.
«Истинный защитник России – это история» (Ф.И. Тютчев), из которой следует, что европейские представления о России как исконном агрессоре являются беспочвенными. Российская империя представляла собой не только форму монархической государственности, но была и уникальным явлением православной цивилизации. В силу различия западноевропейской и русской цивилизаций Россия подвергается многовековой экспансии со стороны Запада – не только военной или экономической, но и духовной, религиозной, культурной.
Национальная воля к жизни, мужество быть вопреки небытию вела русский народ через невиданные испытания и катастрофы. Это не железная воля, а воля преображающего духа. Борьба за самосохранение и существование не сводилась к витальным мотивам, основывалась на глубинном чувстве национального призвания и исторической миссии православного народа. Ибо жизнь для русского человека имеет смысл ради ценностей, которые выше жизни.
Причины западной русофобии
Антирусскую политику большевиков поддерживали мощные мировые силы, в том числе антикоммунистические. Каковы духовно-нравственные корни русофобии? Православная Россия с её духовным потенциалом и богатейшими природными ресурсами оказалась инородным явлением в мировой потребительской цивилизации. Причины русофобии коренятся и в природе западной цивилизации.
Распространенное на Западе сочетание русофобии и коммунизмофилии имеет экзистенциальные основания. Современная цивилизация сложилась в результате экспансии западноевропейского образа жизни. Католическо-протестантская Европа навязала человечеству технологическую потребительскую цивилизацию. Самые разрушительные в истории идеологические доктрины, революции, терроризм, совершеннейшие средства уничтожения, мания мирового владычества, захлестнувшие человечество, берут начало в старой тихой Европе. Коммунистическая идеология – тоже детище западноевропейской культуры. Ни одна из радикальных идеологических доктрин не была создана в России. Но, когда волна агрессии со стороны коммунистического режима обрушилась на Запад, он не захотел признать свою вину в раскрепощении сил разрушения. Самооправдание вынуждало западных политологов видеть источник зла в России. Когда западные либералы разочаровались в первой в мире стране социализма, они убедили себя в том, что в советской России всё осуществлено противоположным образом по отношению к задуманному корифеями коммунизма. В СССР победил не коммунизм, а извечная азиатская деспотия Грозного – Петра – Сталина, сталинщина – это русский национал-большевизм. В середине XIX века Н.Я. Данилевский писал: «Россия, – не устают кричать на все лады, – колоссальное завоевательное государство, беспрестанно расширяющее свои пределы, и, следовательно, угрожает спокойствию и независимости Европы. Это одно обвинение. Другое состоит в том, что Россия будто бы представляет собой нечто вроде политического Аримана, какую-то мрачную силу, враждебную прогрессу и свободе». Советский тоталитаризм, по мнению западных политологов, – закономерный итог «русского деспотизма», экспансионизм СССР – новый этап «русского империализма». Из чего следовало, что бороться необходимо не с коммунизмом, а с русскими.
Люди склонны закрывать глаза на то, чего не хотят видеть, опасаются того, кто непонятен, чужд, сильнее. Русская цивилизация являет собой иной тип христианской цивилизации, в этом смысле «Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою» (А.С. Пушкин). Но инаковость России в общехристианском мире западноевропейцы не способны понять. «Западная Европа не знает России. Но неизвестное всегда страшновато. А Россия по численности своего населения, по территории и по естественным богатствам огромна. Огромное неизвестное переживается всегда как сущая опасность… Что, если этот нависающий с востока массив двинется на запад?.. Россия – это загадочная, полуварварская “пустота”; её надо “евангелизировать”, или обратить в католичество, “колонизировать” (буквально) и цивилизировать; в случае нужды её можно и должно использовать для своей торговли и для своих западноевропейских целей… А впрочем, её необходимо всячески ослаблять. Как? Вовлечением её в невыгодный момент в разорительные для неё войны; недопущением её к свободным морям; если можно – то расчленением её на мелкие государства; если возможно, то сокращением её народонаселения… если возможно, то насаждением в ней революций и гражданских войн, а затем – внедрением в Россию международной “закулисы”, упорным навязыванием русскому народу непосильных для него западноевропейских форм республики, демократии и федерализма, политической и дипломатической изоляцией, неустанным обличением её мнимого “империализма”, её мнимой “реакционности”, её “некультурности” и “агрессивности”» (И.А. Ильин).
Европа ожидала от России того, что в аналогичных обстоятельствах совершала сама. Поскольку Россия поступала противоположным образом, то вызывала непонимание и раздражение: «Европа в отношении России всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна» (А.С. Пушкин). Русский народ всегда насмерть защищал свои земли от агрессии и нередко после победы не присоединял чужих земель. В Европе, напротив, иногда с энтузиазмом отдавались иноземному господству (как «прогрессивному» наполеоновскому), и неизменно война заканчивалась присоединением территорий противника победителем. Русь преградила дорогу в Европу татаро-монгольскому нашествию, Европа никогда не помогала России защищаться, напротив, ударила в спину во время татаро-монгольского нашествия. Русские в отличие от европейцев не уничтожали, не порабощали и не грабили завоеванные народы. Россия практически не вела завоевательных войн на Западе, Европа же из века в век стремилась к захвату русских земель. «Натиск на Восток» («Дранг нах Остен») – это тысячелетняя религиозная и светская экспансия на Россию. По благословению папы в XIV веке создается Ливонский орден крестоносцев, а Тевтонский орден переводится из Палестины в Прибалтику – для экспансии на Русь. Вместе со шведами они идут на Русь в момент её смертельной борьбы с татаро-монголами. «Тогда шведы, датчане и немцы вторглись с Балтийского моря на русские земли, основали Ригу и Ревель, добрались до Пскова и Новгорода. Таков был ответ на настоятельные просьбы, с которыми русские обращались к христианскому Западу, чтобы тот помог им отразить натиск язычников-татар» (В. Шубарт). Католическая Польша, как форпост Западной Европы, воевала с Русью несколько столетий. В Смутное время XVII века Польское королевство, превосходящее Московское государство по численности населения и военному потенциалу, стремилось уничтожить русскую государственность, значительно расширило свои границы на Востоке за счёт древних русских земель. Захват русских земель всегда оставался вожделенной мечтой западноевропейцев. Поэтому «романо-германские народы… постоянно осуществляли натиск на Восток, пределом этого натиска искусственно избрали Уральский хребет. Когда же стало ясно, что завоевание “Восточной Европы” неосуществимо, завоеватели перенесли агрессию за океаны: в Америку, Австралию и Южную Африку» (Л.Н. Гумилев). В новейшее время мессия европейской экспансии напомнил о приоритетах: «Мы остановим вечное стремление германцев на Юг и на Запад Европы и обратим свой взор к большой стране на Востоке» (Гитлер А. Майн кампф. 1915).
Есть мнение, что натиск на Восток объясняется естественным стремлением густонаселенной Западной Европы осваивать малонаселенные восточные просторы. Но западноевропейское пространство потому и оказалось густо населено, что климатически и геополитически благоприятно для развития цивилизации. Холодные, малоплодородные и труднодоступные для мировых торговых путей земли среднерусской равнины вряд ли были привлекательны для западноевропейцев. Их неудержимо тянуло на Восток стремление покорить («цивилизовать») чуждую и пугающую русскую цивилизацию. «Европа не признает нас своими, она видит в России и в славянах вообще нечто ей чуждое, а вместе такое, что не может ей служить простым материалом, который можно было бы формировать и отделывать по образу своему и подобию. Как ни рыхл, ни мягок оказался верхний, выветрившийся слой, всё же Европа понимает, или, точнее сказать, интуитивно чувствует, что под этой поверхностью лежит крепкое, твердое ядро, которое не растолочь, не расколотить, не растворить и, следовательно, нельзя будет себе ассимилировать, превратить в свою плоть и кровь, которое имеет силу и притязание жить своей самобытной, независимой жизнью» (Н.Я. Данилевский). Ни на что не похожая Россия была непонятной и пугающей для европейцев, которые пытались переделать азиатского колосса по собственному образцу или, на худой конец, избавиться от него. «Западные народы не разумеют и не терпят русского своеобразия. Они испытывают единое русское государство как плотину для их торгового, языкового и завоевательного распространения. Они собираются разделить всеединый российский “веник” на “прутики”, переломать эти прутки поодиночке и разжечь ими меркнущий огонь своей цивилизации» (И.А. Ильин).
Н.Я. Данилевский утверждал, что народам романо-германского типа свойствен гипертрофированный индивидуализм, выражающийся по отношению к другим народам в «насильственности»: «Насильственность есть не что иное, как чрезмерно развитое чувство личности, индивидуальности, по которому человек, им обладающий, ставит свой образ мыслей, свой интерес так высоко, что всякий иной образ мыслей, всякий иной интерес необходимо должен ему уступить, волею или неволею, как неравноправный ему. Такое навязывание своего образа мыслей другим, такое подчинение всего своему интересу даже не кажется, с точки зрения чрезмерно развитого индивидуализма, чрезмерного чувства собственного достоинства, чем-либо несправедливым. Оно представляется как естественное подчинение низшего высшему, в некотором смысле даже как благодеяние этому низшему. Такой склад ума, чувства и воли ведёт в политике и в общественной жизни, смотря по обстоятельствам, к аристократизму, к угнетению народностей или к безграничной, ничем не умеряемой свободе, к крайнему политическому дроблению; в религии – к нетерпимости или к отвержению всякого авторитета. Конечно, он имеет и хорошие стороны, составляет основу настойчивого образа действия, крепкой защиты своих прав и т.д.».
Западноевропейская насильственность в течение веков проявлялась в религиозной, колониальной и политической сферах. При этом высокомерные европейцы только себя считают единственно просвещенными и цивилизованными, о других народах судят с позиций европоцентризма. «Общий романо-германский шовинизм – наивно именуется “космополитизмом”… Затаенной мечтой всякого европейца является полное обезличение всех народов земного шара, разрушение всех своеобразных… обликов и культур, кроме одной, европейской, которая – желает прослыть общечеловеческой» (Н.С. Трубецкой). Всё инородное либо насильственно переделывалось по собственному образцу, либо вымарывалось из разряда общечеловеческого и потому с легким сердцем порабощалось или уничтожалось. «Для Запада различие этносов состоит в степени цивилизованности, средний западный человек часто говорит о недоразвитости, в смысле недостаточной цивилизованности, русских. Вывод – миссия Запада состоит в принудительной цивилизации других народов, что выливается в их алгоритмизацию и уничтожение тех, кто этого не хочет. В этом состоит коренное отличие от русского мышления, легко принимающего глубокие отличия других окружающих народов. Поэтому Россия и расширялась без унификации. Вернее, унификация была достаточно поверхностной, сохраняя глубинную психологию каждого народа» (В.А. Малышев). Европоцентричное сознание принципиально нетерпимо к иноприродному (что не изменилось с господством индифферентного позитивизма). Вместе с тем европеец болезненно восприимчив к моральному вменению извне. Огромное иноприродное явление под боком – Россия была живым укором Европе.
Европейцы более снисходительны к своим недостаткам и порокам. О русском нравственном самосознании писал Ф.М. Достоевский: «Пусть в нашем народе зверство и грех, но вот что в нём неоспоримо: это именно то, что он, в своём целом, по крайней мере (и не в идеале только, а в самой заправской действительности) никогда не принимает, не примет и не захочет принять своего греха за правду!» Большинство злодеяний в Европе оказывались оправданными уже современниками. Терпимость европейцев к своим грехам объясняется в том числе доминированием правового чувства: совесть молчит, когда по «закону» можно вешать бродяг при Генрихе VIII или отправлять на гильотину детей в годы Великой французской революции В некоммунистической России невозможно представить, чтобы кровавая революция почиталась в качестве общенационального праздника.. Для русских закон не самоценен, нравственное чувство и идеалы выше формального закона. Царь Иоанн IV именуется Грозным и считается тираном из-за бесчинств опричнины и развязанного им террора, хотя масштабы его кровопролития были несравнимы с тем, что творилось тогда в Европе, а государственная идеология того времени трактовала волеизъявление царя как единственный источник законности, Грозный через несколько лет покаялся в своих преступлениях и передал в монастыри огромные деньги для вечного поминовения невинноубиенных. Подобные муки совести невозможно представить в европейской истории.
Русские несколько столетий выглядят в Европе своего рода инопланетянами, которые никого там не завоевывают, стремятся отстоять свою самобытность, чем вызывают подозрения, кажутся опасными. В том, что Россия чужда и враждебна Западной Европе, единодушны либералы и радикальные революционеры. В XIX веке популярной была книжка французского маркиза де Кюстина, являющаяся апофеозом русофобии. Поездив по России, маркиз увидел только то, что русские «опьянены рабством до потери сознания… честолюбивы, самодовольны, хвастливы… не оригинальны, ибо лишены творческих дарований и природного ума… хитры и ленивы, способны трудиться только за высокое вознаграждение, а не так, как в Европе – для блага других… трусливы, и если они бесстрашны в бою, то только потому, что по невежеству своему верят обману начальства, что, погибнув, через три дня воскреснут и окажутся дома… Народ живет в вечном страхе; и всем в России и всегда правит страх… Русские лживы и коварны, ибо все их достоинства на самом деле есть результат притворства и обмана… Все вежливы друг с другом, но здесь вежливость есть не что иное, как искусство взаимно скрывать тот двойной страх, который каждый испытывает и внушает… Прославленное гостеприимство московитов тоже превратилось в чрезвычайно тонкую политику, она состоит в том, чтобы как можно больше угодить гостям, затратив как можно меньше искренности». Из такого объяснения природы этого татарского народа следует основной вывод де Кюстина: «Здесь всё нужно разрушить и заново создать народ». Примерно в то же время К. Маркс писал: «Не в суровом героизме норманнской эпохи, а в кровавой трясине монгольского рабства зародилась Москва. А современная Россия является не чем иным, как преобразованной Москвой… Ненависть к русским была и продолжает ещё быть для немцев их первой революционной страстью».
Для русских характерна терпимость, без которой невозможно было выжить с множеством народов на суровых просторах Евразии. Уважая иноприродность, русский народ во все века защищал свою самобытность: «Несмотря на многовековые попытки “внедрения”, на тесное общение и взаимовлияние, наша культура не влилась и не вливается органически в западноевропейскую, представляя собой как бы “особое мнение” по вопросу о человеке и его месте в мире… Наша культура исходит из другого представления о мире и месте человека в нём. И потому (а не по причине незнания, неумения или неразвитости) она задает другую модель поведения» (К. Касьянова).
Многие политические реалии в России были далеки от идеала, но они в лучшую сторону отличались от беспринципной европейской политики. Даже утилитарист Петр I требовал от своих дипломатов заключать такие договоры, которые Россия могла бы выполнить, так как этого требует «гонор пароля» (честь слова), что не волновало европейских политиков. Когда русские корабли первыми из христианского мира прибыли на Японские острова, им не удалось заключить никаких договоров, ибо в качестве условий японцы потребовали поругания Христа, на что православные пойти не могли. На это согласились голландцы, которые на некоторое время монополизировали отношения с Японией. Всё это говорит о «любовном, а не завоевательном начале государства нашего» (Ф.М. Достоевский), о том, что действия России на международной арене нередко мотивировались моральными, а не только утилитарными соображениями, что на Западе казалось юродством. «Все понятия нравственные и цели русских – выше европейского мира. У нас больше непосредственной и благородной веры в добро как в христианство, а не как в буржуазное разрешение задачи о комфорте» (Ф.М. Достоевский). Русские нередко вели себя с чужими корректнее, чем со своими. Европейцы же блюли порядочность среди своих – «цивилизованных», а по отношению к «варварам» они выказывали верх беспринципности, вероломства, жестокости. В результате поведение России было для западноевропейцев источником нравственного дискомфорта, который вызывает агрессию.
Пугает Запад и русский мессианизм, хотя он не стимулировал агрессию или экспансионизм, а был преимущественно религиозным, установкой на защиту и несение правой веры. Немецкий философ Вальтер Шубарт это понимал: «Россия не стремится ни к завоеванию Запада, ни к обогащению за его счёт – она хочет его спасти. Русская душа ощущает себя наиболее счастливой в состоянии самоотдачи и жертвенности. Она стремится ко всеобщей целостности, к живому воплощению идеи о всечеловечности. Она переливается через край – на Запад. Поскольку она хочет целостности, она хочет и его. Она не ищет в нем дополнения к себе, а расточает себя, она намерена не брать, а давать. Она настроена по-мессиански». Русская духовность ориентирует на универсальные вопросы бытия, западная – на партикулярные проблемы и частные эгоистические интересы. Что раздражало западного человека и подвигало переделать русских по своему образцу.
Европа никогда не примет Россию такой, какая она есть, ибо Россия является цивилизационным соперником Европы. Поэтому история взаимоотношений Запада и России – это история европейских попыток насильственно переделать русскую «варварскую» природу или «вымарать» её из истории. Запад всегда поддерживал не только прозападные слои русского общества, но и деструктивные силы в России. Сталинский железный занавес являлся в определённой мере следствием двухвековой политики европеизации России. В сталинскую эпоху европейские чувства были удовлетворены: русский медведь посажен в клетку. Эту клетку можно было называть социалистическим раем или железным занавесом – и не мучиться угрызениями совести за муки и гибель собратьев по христианской цивилизации. Только неосознанным чувством удовлетворения можно объяснить ликование лучших людей Запада от «успехов» советского коммунизма в страшные годы сталинского террора. Запад имел возможность знать всё о происходящем в СССР, но не хотел видеть ничего. Такую – советскую – Россию многие на Западе впервые и надолго полюбили, пока она не стала угрожать его безопасности. Симпатии к коммунизму и ненависть к России коренились в болезненных комплексах, в темном подполье западноевропейской души.
Религиозная разность
У народов христианской Европы единые духовные корни. Тем не менее вековечная конфликтность Западной Европы и России основывается на различии духа католическо-протестантской и православной цивилизаций. Наши творческие гении, воспитанные на европейской культуре, видели не только её достижения, но и пороки. «В России влияние духовенства столь же было благотворно, сколько пагубно в землях римско-католических. Там оно, признавая главою своею папу, составляло особое общество, независимое от гражданских законов, и вечно полагало суеверные преграды просвещению. У нас, напротив того, завися, как и все прочие состояния, от единой власти, но огражденное святыней религии, оно всегда было посредником между народом и государем, как между человеком и Божеством. Мы обязаны монахам нашей историею, следственно и просвещением» (А.С. Пушкин). Достоевский убежден, что русское Православие ближе к евангельскому Христу, чем католицизм. Герой романа Достоевского в заостренной форме судит о свойствах западного христианства, которые уводят от подлинного христианского благовестия: «Католичество – всё равно что вера нехристианская… католичество римское даже хуже самого атеизма… Атеизм только проповедует нуль, а католицизм идет дальше: он искаженного Христа проповедует, им же оболганного и поруганного, Христа противоположного! Он антихриста проповедует… Римский католицизм верует, что без всемирной государственной власти Церковь не устоит на земле, и кричит: «Не можем!» … Римский католицизм даже и не вера, а решительно продолжение Западной Римской империи, и в нем всё подчинено этой мысли, начиная с веры. Папа захватил землю, земной престол и взял меч; с тех пор всё так и идёт, только к мечу прибавили ложь, пронырство, обман, фанатизм, суеверие, злодейство, играли самыми святыми, правдивыми, простодушными, пламенными чувствами народа, все, всё променяли за деньги, за низкую земную власть. И это не учение антихристово?! Как же было не выйти от них атеизму? Атеизм от них вышел, из самого римского католичества! Атеизм прежде всего с них самих начался: могли ли они веровать себе сами? Он укрепился от отвращения к ним; он порождение их лжи и бессилия духовного! Атеизм! У нас не веруют ещё только сословия исключительные… корень потерявшие; а там, в Европе, уже страшные массы самого народа начинают не веровать, – прежде от тьмы и от лжи, а теперь уже из фанатизма, из ненависти к Церкви и ко христианству!.. Ведь и социализм – порождение католичества и католической сущности! Он тоже, как и брат его атеизм, вышел из отчаяния, в противоположность католичеству в смысле нравственном, чтобы заменить собой потерянную нравственную власть религии, чтоб утолить жажду духовную возжаждавшего человечества и спасти его не Христом, а тоже насилием!» Западная Европа породила разрушительные идеологии из-за искажения религиозных основ.
Католичество ориентировано на всеобщее, вселенское (греч. katholikos – всеобщий, вселенский) распространение христианства, все народы должны подчиниться наследнику первоапостола Петра – папе римскому. Католики убеждены, что они должны обратить и переделать человечество, используя все допустимые мирские средства. Это – установка на религиозную экспансию: «Римские католики исходят из того, что в мире есть “благо” и “истина” только там, где “ведет” католическая Церковь и где люди беспрекословно признают авторитет римского епископа. Всё остальное идёт (так они понимают) по неправильному пути, пребывает во тьме или ереси и должно быть рано или поздно обращено в их веру… Не-католическое в мире – должно исчезнуть: или в результате пропаганды и обращения, или же погублением Божиим» (И.А. Ильин). Католическая религиозность породила идеологию европоцентризма и её всемирную экспансию. В этом протестантизм не отличается от католичества: «Самый протестантизм при всем своем протесте и пересмотре веры – остался своеобразным отцеженным и оскудевшим католицизмом – костью от костей и кровью от крови Рима; и душу западного человека он видоизменил, но не перестроил, ибо она сохранила тот уклад, который Шубарту нравится называть Прометеевским» (И.А. Ильин). Религиозные истоки западноевропейского экспансионизма подтверждаются историей Польши, которая ощущала себя христианским форпостом в Восточной Европе, призванным обратить в истинную веру Русь.
Агрессивно-экспансионистское отношение распространялось не только на общество. Природа в западноевропейском мировоззрении рассматривалась как объект для завоевания, как материал бесконечного строительства материального процветания: «Знание – сила», «Победить природу» – популярные с нового времени лозунги Фрэнсиса Бэкона. «Всё это вместе создавало психологию крайней нетерпимости, когда всякая другая, иначе построенная цивилизация, другая точка зрения воспринималась как кощунство, как нарушение Божественной воли. И до сих пор в Соединенных Штатах часто, когда переходят на более высокий стиль, говорят о своей стране: страна Самого Бога, собственная страна Бога. То есть то, что препятствует осуществлению их тенденций, препятствует воле Самого Бога. И в результате это приводило к интеллектуальному, духовному оправданию геноцида и часто выражалось как физический геноцид – уничтожение целых народов. Но в то же время это была чрезвычайно продуктивная цивилизация. Она привела к колоссальному накоплению научных знаний, которые немедленно превращались в технические приложения. И давала колоссальную, сравнительно с тем, что когда-нибудь было у человечества, власть над миром. К XX веку это сложилось в то, что сейчас называется “технологической цивилизацией”, принцип которой – в постепенном вытеснении всюду природных элементов техникой» (И.Р. Шафаревич).
Жестокость западноевропейской экспансии на всех материках мотивировалась религиозной установкой. И.Р. Шафаревич описывал геноцид североамериканских индейцев, осуществляемый английскими переселенцами-кальвинистами. Северную Америку населяло до восьми миллионов индейцев. Их своеобразная культура имела глубокую мифологию, развитые этические нормы, представления о чести, гордости, мужестве. В ней формулировались и давались ответы на фундаментальные вопросы бытия: о происхождении мира и человека, о смысле жизни. Индейцы не приняли западную цивилизацию, в результате чего были поголовно истреблены. «Против индейцев вели войны, за их головы назначались цены. За скальп индейца англичане назначали цены: за мужской 5 долларов, за женский 3, а за детский 2. Индейцам подбрасывали муку, зараженную чумой или оспой. И в результате нескольких веков борьбы они как народ перестали существовать. И, конечно, в этом колоссальную роль для английских переселенцев играла их кальвинистская идеология, избранность их, согласно которой индейцы – это был народ, не имевший права на существование, своим существованием как бы оскорбляющий Божественный Промысел. Это много раз у них формулировалось – сравнение людей с дикими животными. Например, говорилось, что договор, заключенный с индейцами-дикарями, ни к чему не обязывает человека, как если бы он заключил договор с дикими животными» (И.Р. Шафаревич).
Православие утверждает подлинно христианское Благовестие о Боге, мире и человеке. Это установка на сохранение чистоты Предания, древних источников веры, на охранение от чуждых привнесений, искажений. Православные искренне считают, что призваны сохранить унаследованную от Святых Отцов Церкви правую веру, они знают, как истинно – право (правильно и правдиво) славить Бога. Православное мировоззрение нацелено на спасение человека и преображение мироздания, оно не агрессивно, не разделяет людей на избранных и отверженных. Западная христианская цивилизация более динамична, открыта, но и нетерпима, православная – более созерцательна, углубленна, терпима, но и менее исторически активна. Для непредвзятого взгляда очевидно, что «православная Церковь в основе своей терпелива. Она отрицает насильственное распространение своего учения и несвободу совести» (В. Шубарт). Русская Церковь не проводила политики насильственного крещения, что было распространено на Западе: «Особенно тщательно соблюдалась на Руси традиция свободного, ненасильственного обращения в христианство. Миссионерство в этом плане было крайне трудным делом среди небольших, разбросанных народностей Севера, множеством языков которых, не имеющих письменности, надо было овладеть, притом что языческие жрецы вели ожесточенную, упорную борьбу против православных миссионеров. Многие ревнители веры нашли свою мученическую смерть. И речь шла всего лишь об обращении в христианство, а не о принудительном крещении (как пытался утверждать христианство Карл Великий, например). Дело было не в том, чтобы только отметить: “крещен”. Это именовалось свободным созерцанием сердца и Церковью воинствующей. В этом отношении довольно примечательным является миссионерское наставление, данное митрополитом Московским Макарием в 1555 году (после завоевания Казанского царства татар на Волге) первому епископу Казанскому Гурию. Оно гласило: “Татар, насколько возможно, надо приручать к себе благопристойными нравами, подготавливать к крещению любовью, а не запугиванием”» (И.А. Ильин).
Православие признаёт свободу вероисповедания и отвергает инквизицию, пытки и истребление еретиков. «Оно блюдет при обращении чистоту религиозного созерцания и его свободу от всяких посторонних мотивов, особенно от застращивания, политического расчета и материальной помощи (“благотворительность”); оно не считает, что земная помощь брату во Христе доказывает “правоверие” благотворителя. Оно, по слову Григория Богослова, ищет “не победить, а приобрести братьев” по вере. Оно не ищет власти на земле любою ценою… Православие взывает к свободному человеческому сердцу. Католицизм – взывает к слепо покорной воле. Православие ищет пробудить в человеке живую, творческую любовь и христианскую совесть. Католицизм требует от человека повиновения и соблюдения предписания (законничество) … Православие идет в глубь души, ищет искренней веры и искренней доброты. Католицизм дисциплинирует внешнего человека, ищет наружного благочестия и удовлетворяется формальной видимостью доброделания» (И.А. Ильин).
Православные представления о природе и назначении человека отличаются от западнохристианских. «Человек в переживании русского предстает стихийным душевно-духовным родником, единственным в своем роде силовым центром, силой бессмертной души, любимой и призванной Богом, Богом предназначенной и Богом спасенной к свободе. Никогда не удастся навязать православному русскому западноевропейское расхожее учение о “небытии” отдельной человеческой особи перед лицом Божиим, для него это ложная, надуманная покорность; последовательный детерминизм трактуется и переосмысливается им только мистически; никогда Бог не хотел “не-бытия” созданной и любимой им, пусть и заблудшей, потерянной, твари. Западный человек – детерминист, который борется за политическую свободу. Восточный человек – индетерминист, который достигает политической свободы путем религиозного очищения. Два различных менталитета, две различные судьбы. Восточный христианин верит, что он призван к само-бытию, к само-стоянию, к само-действию – к свободе; он способен на “необъятное”, если по-христиански любит, верует и желает; тогда может он осуществить то, к чему призван, а именно: в свободной любви и созерцании стать сосудом Божиим, Его дыханием, Его цветком, Его пламенем» (И.А. Ильин). Индивидуалистически раскрепощенный западный человек бунтует против Бога и в титаническом гуманизме нового времени закладывает основы богоборческих и потребительских идеологий. По Кальвину, земной успех и обогащение являются высшим религиозным назначением человека. Русский православный человек ощущает своё величие и полноту бытия в предстоянии перед Господом, для чего нет нужды в тотальном земном самоутверждении, в притязании на земное счастье, на материальное процветание любой ценой, на земное господство. Внутреннее неизмеримо важнее внешнего, а внешнее величие даётся как результат достойного труда и праведной борьбы.
Деятельная западноевропейская религиозность духовно обедняла человека. Православие ориентировано на внутреннее преображение и являет собой традицию богатейшей духовности. Это различие сказывается во всем: «Гармония разлита на лице русского священника. Мягкие черты его, волнистые волосы напоминают древние иконы святых. Какая противоположность западным иезуитским головам с их плоскими, строгими, цезаристскими лицами!.. Печать гармонии лежит и на старчестве – этом своеобразном и возвышенном явлении, родившемся на русской земле… Это чувствуется во всем, в том числе и в молитве. Русский не выходит из себя от умиления, напротив, особое внимание он обращает на сохранение трезвого рассудка и гармоничного состояния духа… Подтверждением того же чувства гармонии является русская иконопись и древнерусская живопись вообще: совершенная по форме “Святая Троица” Андрея Рублева (1370–1430), творения мастера Дионисия, древнерусское зодчество с его благородным покоем, как церковь Покрова Богородицы на Нерли под Владимиром (1165) или Дмитровский собор во Владимире (1194). Идеальное чувство формы в этом искусстве сразу бросается в глаза… Русское чувство гармонии нашло своё наиболее полное выражение в веровании в богочеловечность Христа» (В. Шубарт). Немецкий философ писал это в книге «Европа и душа Востока» в конце тридцатых годов, когда богоборческий коммунизм истреблял в России все признаки религиозности. Вальтер Шубарт солидарен с русскими мыслителями, мнение которых он приводит: «Для русского типа святых в целом характерны спокойствие и умеренность всего духовного склада, просветленность и мягкость, духовная трезвость, далекая от экзальтации и истерии, мужество и кротость одновременно» (Н.С. Арсеньев). Иван Киреевский противопоставлял «деловому, почти театральному поведению европейцев, со свойственной им суетливостью, – смиренность, спокойствие, достоинство и внутреннюю гармонию человека, выросшего в традициях православия». В то же время внешние наблюдатели отмечали «склонность славянского православия скорее к страстям и пророчествам, нежели к разуму и дисциплине» (Д.Х. Биллингтон).
Различие религиозного миросозерцания Запада и Востока Европы сказывается и в облике храмов. «Византийский купол над храмом изображает собою свод небесный, покрывающий землю. Напротив, готический шпиль выражает собою неудержимое стремление ввысь, подъемлющее от земли к небу каменные громады. И, наконец, наша отечественная “луковица” воплощает в себе идею глубокого молитвенного горения к небесам… Это завершение русского храма – как бы огненный язык, увенчанный крестом и к кресту заостряющийся. Когда смотришь издали при ярком солнечном освещении на старинный русский монастырь или город, со множеством возвышающихся над ним храмов, кажется, что он весь горит многоцветными огнями. А когда эти огни мерцают издали среди необозримых снежных полей, они манят к себе как дальнейшее потустороннее видение града Божьего» (Е.Н. Трубецкой). Готический храм – это действие, акт, устремленный к небу, гордый ответ Богу с земли. Русский православный храм – это небо на земле во имя устремленности земли к небу, Спаситель на земле ради преображения земного, Воскресение Бога в человеке и богоуподобление человека. Православный храм – это образ мира как преображенного бытия. Храм – шатер небесный, покрывающий христианизированный космос, православную страну, где нужно хранить Предание, веру, чистоту открывшихся христианских истин.
Различие и в акцентировании христианских праздников. В западном христианстве главным праздником является Рождество Христово, в Православии – Воскресение Господне – Пасха. Для западных христиан главная религиозная истина –в рождении Бога, в сошествии Его на землю. В этом акцентируется тот факт, что Бог уподобился человеку, потому что человек уже достоин этого, – в религиозном воззрении доминирует самоутверждение индивидуального «я». Для православных важно, что Господь сошел для того, чтобы принять крестные муки за человечество и смертию смерть поправ – воскреснуть. И для человечества через Крест – Воскресение, через смерть – Рождение. Доминанта православного миросозерцания: Бог призывает человека к богоуподоблению. Ибо, как говорили отцы Церкви, «Бог воплотился для того, чтобы человек обожился», «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом». Православная религиозность задает запредельный идеал, по которому выстраивается бытие человека. Западная религиозная установка во многом небесное выстраивает на потребу нужд мира сего. Поэтому западное христианство нацелено на то, чтобы нести всему свету истину о явлении Бога на земле, Православие славит свершившееся Воскресение Бога на земле во имя воскресения человека на небе. Запад активно несет открывшуюся истину Богорождения, православный Восток благоговейно свидетельствует о Боговоскресении.
Установка западного духа на овладение миром позволила создать мощную техническую цивилизацию, расширить её границы, включить в её состав нехристианские народы, по существу – всё человечество. Но в озабоченности мирскими делами были растеряны многие христианские истины и качества. Даже во французском социализме, который был антитезой католичеству, сказались экспансионистские свойства католичества: «Идея освобождения духа человеческого от католичества облекалась тут именно в самые тесные формы католические, заимствованные в самом сердце духа его, в букве его, в материализме его, в деспотизме его, нравственности его» (Ф.М. Достоевский). Православное миросозерцание не концентрировало силы народа на создании различных форм могущества. Может быть, и поэтому православные государства завоевывались одно за другим, пока не пали все. Вместе с тем Православие выработало живое и целостное религиозное отношение к жизни. Основные христианские чувства: покаяние, смирение, милосердие, сострадание, прощение, любовь – более свойственны православному жизнеощущению, чем католическому и протестантскому. Католичество распространяет по миру свидетельство о явлении Христа, протестантизм стремится устроить жизнь по заветам евангельской морали. Православие же более ориентировано на благовестие Христа как Распятого и Воскресшего Бога. Русские православные идеалы больше других христианских конфессий соответствуют опаляющей Нагорной проповеди.
Таким образом, в основе конфликта Европы и России – столкновение различных восприятий и толкований христианского благовестия. Запад не принимает и не хочет понять Россию, прежде всего отвергая её религиозный идеал. Европа веками настаивала, что только она является вселенским носителем вселенской истины, которая должна утверждаться средствами мира сего: принуждением и насилием. Западноевропейским народам свойствен своего рода духовный расизм: своё ими ощущается как наилучший образец всечеловеческого; поэтому они мало способны воспринимать своеобразие и самоценность других народов, культур и цивилизаций. «На просвещенном Западе издавна создавалась двойная правда: одна для себя, для племен германо-романских или к ним духовно тяготеющих, другая – для нас и славян… Гуманность, цивилизация, христианство – всё это упраздняется в отношении Западной Европы к восточному православному миру» (И.С. Аксаков). На Западе господствуют «воля к власти… стремление придать своей морали всеобщее значение, принудить человечество подчиниться ей, желание всякую иную мораль переиначить, преодолеть, уничтожить… Кто иначе думает, чувствует, желает, тот дурен, отступник, тот враг» (О. Шпенглер).
Отличие русской духовности от западной подвигала европейские государства к «крестоносительной» экспансии европейских государств на православную Россию: от крестоносцев Средних веков до «крестоносцев» Гитлера. «Вся задача Европы состояла и состоит в том, чтобы положить предел материальному и нравственному усилению России, чтобы не дать возникнуть новому, православно-славянскому миру, которого знамя преподносится России и который ненавистен латино-германскому миру» (И.С. Аксаков). Запад искренне стремился поставить Россию на «путь истинный». Таковое стремление в нашем мире вырождалось в стремление прибрать к рукам. Русский же народ сопротивлялся притязаниям на православную державу со стороны басурманов и латинян. Россия (за исключением проевропейского слоя) так же религиозно не принимала Запад. Но религиозный идеал России заставлял её всеми силами самосохраняться, в то время как идеал Запада толкал его к агрессивному переиначиванию России.
Несмотря на вековечный конфликт с Западом, Россия в культурном отношении всегда была европейской страной. «Исторически Россия, конечно, не Азия, но географически она не совсем Европа. Это переходная страна, посредница между двумя мирами. Культура неразрывно связала её с Европой, но природа положила на неё особенности и влияние, которые всегда влекли её к Азии или в неё влекли Азию» (В.О. Ключевский). Даже страстный критик европейской цивилизации Ф.М. Достоевский говорил: «У нас – русских – две родины: наша Русь и Европа». Русская культура – это восточноевропейская культура, корни которой через Византию и христианский эллинизм уходят и в античную Грецию – колыбель европейской культуры, и в культуру раннехристианского Востока. От западноевропейской культуры русская отличается тем, что свободна от влияния римских правовых и государственных традиций. Русские нередко проявляли себя большими европейцами, чем народы Западной Европы. «Нам без обобщений в себе и собою всего, что вынесла в свою историю Европа, не уйти. В грядущее мы представим собою Европе, так сказать, синтез её самой, представим и назовем ей её добрых и злых духов – в том наше назначение, ибо мы-то, разумеется, и скажем в Европе последнее слово… Но прежде того нам надо стать самостоятельными. Поворот в Азию будет одним из средств, одним из толчков к тому, послужит к нашему перевоспитанию и перерождению духовному. Исчезнет наше рабство в Европе» (Ф.М. Достоевский). Россия – это Евразия с самобытной восточноевропейской культурой, впитавшей европейские и азиатские влияния. «Русский народ не чисто европейский и не чисто азиатский. Россия есть целая часть света, огромный Востоко-Запад, она соединяет два мира; всегда в русской душе боролись два начала – восточное и западное» (Н.А. Бердяев). «Европейская цивилизованность и азиатская самобытность – вот наше предназначение… Симбиоз двух культурных регионов, постоянный диалог между ними в пределах одной страны определил лицо нашей культуры» (А.В. Гулыга).
Историческая миссия России – в примирении и синтезе духа Востока и Запада. Проницательные люди в Европе сознавали это: «Восток и Запад – не только географические понятия, но и понятия, определяемые строем души. Расколотая, тесная, разъединенная Европа подчинена иному духу ландшафта, нежели Азия с её безграничной далью равнин. Местные условия и возможности диктуют Европе формирование человеческого типа, отличного от восточного. Азия стала истоком всех больших религий, Европа не дала ни одной… Проблема Востока и Запада – это, прежде всего, проблема души… На горизонте вырисовываются очертания грандиознейшей духовной задачи, когда-либо стоявшей перед человечеством: задачи примирения Востока и Запада, рождения восточно-западной культуры… Дело в том, чтобы дать когда-нибудь возможность душевным токам восточного и западного мира пронизать друг друга для взаимного оплодотворения… Запад подарил человечеству самые совершенные виды техники, государственности и связи, но лишил его души. Задача России в том, чтобы вернуть душу человеку. Именно Россия обладает теми силами, которые Европа утратила или разрушила в себе. Россия является частью Азии и в то же время членом христианского сообщества народов. Это – христианская часть Азии. В этом особенность и исключительность её исторической миссии. Индия и Китай отдалены от европейского человека. В Россию же его ведут пути, связанные, прежде всего, с общностью религии. Поэтому только Россия способна вдохнуть душу в гибнущий от властолюбия, погрязший в предметной деловитости человеческий род… Этим я не хочу сказать, что европейские нации утратят своё влияние. Они утратят лишь духовное лидерство. Они уже не будут больше представлять господствующий человеческий тип, и это станет благом для людей… Россия – единственная страна, которая способна спасти Европу и спасет её, поскольку во всей совокупности жизненно важных вопросов придерживается установки, противоположной той, которую занимают европейские народы. Как раз из глубины своих беспримерных страданий она будет черпать столь же глубокое познание людей и смысла жизни, чтобы возвестить о нем народам Земли. Русский обладает для этого теми душевными предпосылками, которых сегодня нет ни у кого из европейских народов. В нынешнем своем виде проблема Восток – Запад предстает как грандиозная проблема обновления человечества, как возможность одухотворения Запада Востоком, как призыв к восстановлению первоначального единства расколотого человечества, как задача созидания совершенного человека» (В. Шубарт).
Творческий синтез в русской западно-восточной цивилизации возможен на основе Православия, ибо это русская православная цивилизация. Ф.М. Достоевский предупреждал о том, что противостоять тлетворной экспансии Запада можно на основе возрождения православной веры русского народа: «Не думайте, чтоб это было всё так невинно и бесстрашно для нас; о, нам нужен отпор, и скорей, скорей! Надо, чтобы воссиял в отпор Западу наш Христос, Которого мы сохранили и Которого они и не знали! Не рабски попадаясь на крючок иезуитам, а нашу русскую цивилизацию им неся, мы должны теперь стать пред ними».
Роль Запада в русской катастрофе
Духовное противостояние Запада и России в середине XIX века пророчески определил Ф.И. Тютчев – «революция и Россия»: «Для того чтобы уяснить себе сущность того рокового переворота, в который вступила Европа, вот что следовало бы сказать себе. Давно уже в Европе существуют только две действительные силы – революция и Россия. Эти две силы теперь противопоставлены одна другой, и, быть может, завтра оне вступят в борьбу… Россия, прежде всего, христианская империя; русский народ – христианин не только в силу православия своих убеждений, но ещё благодаря чему-то более задушевному, чем убеждения. Он – христианин в силу той способности к самоотвержению и самопожертвованию, которая составляет основу его нравственной природы. Революция – прежде всего враг христианства! Антихристианские настроения есть душа революции; это её особенный, отличительный характер. Те видоизменения, которым она последовательно подверглась, те лозунги, которые она попеременно усваивала, все, даже её насилия и преступления были второстепенны и случайны; но одно, что в ней не таково, это именно анти-христианское настроение, её вдохновляющее, и оно-то (нельзя в том не сознаться) доставило ей это грозное господство над вселенною. Тот, кто этого не понимает, не более как слепец, присутствующий при зрелище, которое мир ему представляет».
Европейская революция интегрировала антихристианские европейские идеологии, которые и победили в русской революции. В тридцатые годы XX века Вальтер Шубарт писал: «Сегодня Европа ощущает серьезную угрозу русского большевизма. Если бы она пристальнее вгляделась в его лик, то признала бы в нем свои собственные идеи, огрубленные и доведенные большевиками до гротеска. Это – атеизм, материализм и весь сомнительный хлам прометеевской культуры». Мировые силы антихристианского переворота сосредоточивались на свержении российской государственности, на разрушении православного жизненного уклада, на превращении России в плацдарм мировой богоборческой экспансии. Духовное противостояние не совпадает с фронтами дипломатической и военной борьбы между государствами Европы и Россией. Но с некоторого времени в традиционные межгосударственные конфликты вливаются новые мотивы и принципы.
Веками относясь к России отчужденно или агрессивно, европейские элиты боялись её могущества. В начале XX века появились симптомы опережающего хозяйственного роста России. Усиление России было одной из причин развязывания Первой мировой войны, вызывало неприязнь не только у противников, но и у союзников России. После большевистского переворота не только Германия, но и страны Антанты стремились сокрушить российскую государственность. К роковому моменту отношение к России складывалось под влиянием общеевропейского идеологического помутнения, которое захватило не только революционеров, но и элиты. В европейском общественном мнении господствовали представления о том, что российское самодержавие является реакционной силой. Национальные традиции и православная религиозность России казались опасно чуждыми. Идеологизированное восприятие рисовало православную Россию в виде мирового пугала, поэтому в 1917 году европейские государства подтолкнули Россию к пропасти.
Столетиями Европе удавалось сохраняться благодаря тому, что в сложном общежитии, во всех конфликтах и войнах государства не стремились к разрушению политического строя противника. Ибо сегодняшний противник завтра становился союзником. Во всех столкновениях сохранялись нормы, по которым асоциальные, антигосударственные элементы признавались таковыми для всех сторон. Можно было терпеть на своей территории террористов соседа, но считалось недопустимым делать ставку на экстремистские элементы стран противника. Европейские государства стремились сообща нейтрализовать хаотическую антисоциальную стихию. Так было в годы Священного союза в первой половине XIX века. Бисмарку в войне с Францией не приходило в голову поддерживать Парижскую коммуну.
В Первой мировой войне размываются классические представления о войне как продолжении политики другими средствами. Политика направлена на то, чтобы защитить свои интересы, оградиться от соперников или добиться преимуществ. Политического противника следует ослабить или повергнуть, но его не нужно уничтожать. Интуиция политического самосохранения была утеряна в терпящей поражение Германии, которая пошла на полное разрушение России. Германский Генеральный штаб принимает план международного авантюриста-революционера Парвуса и выделяет крупные средства на мобилизацию антигосударственных и антисоциальных сил в России. Парвус – гениальный идеологический тактик – предложил объединить на германские деньги усилия революционных партий для пропаганды, саботажа, забастовок и подготовки вооруженного восстания в России. При германской денежной поддержке предполагалось вызвать социальный взрыв в России. Этим открывался внутренний фронт борьбы с Россией. Миллионы германских марок послужили возрождению полуразвалившейся большевистской партии. Помощь придала силы Ленину, находившемуся в одиночестве в Швейцарии, потерявшему надежду на победу Германии, разочаровавшемуся в возможности революции в России (в обращении к швейцарской социалистической молодежи осенью 1916 года Ленин заявил, что его поколение не доживет до революции в России). Вождь российского пролетариата погрузился в авантюры с революцией в Швейцарии и Швеции, ибо потерял надежду революционно оседлать Россию, искал для походов против человечества другую европейскую лошадку. В этот момент Германия вступает в сговор с силами европейской революции против России и делает ставку на политических маньяков-маргиналов.
С разрушением православной России недопустимый подход становится расхожим, подрывная деятельность оказывается не исключительным, а важнейшим средством борьбы. С разрушением остатков христианской морали на Западе мир стремительно катится к современному разгулу терроризма и политических переворотов.
В России интернациональным революционным силам впервые удалось захватить государственную власть при решающей помощи Германии. Это принесло Германии и многим странам неисчислимые бедствия. Идеократия – это власть антисоциальная, разрушающая традиционный жизненный уклад народов. Первая в мире страна Советов оказалась первым плацдармом интернациональных сил мирового социального переворота – мировой революции. Поверженной оказалась и Германия, революцию в которой развязали силы, которые она вскормила. Национал-социалистская реакция на социалистические революции в России и в Германии закономерна: вас пугает чудовищный русский коммунизм – получайте фашизм, гарантирующий закон и порядок. Так был запущен идеологический маятник, определяющий дальнейшую историю. Обе формы идеократии развязали мировую бойню, победы в которой быть не могло, ибо вопрос состоял в том, какая форма заразы поразит человечество. Победила зараза коммуносоциалистическая, и политическая карта мира стала стремительно краснеть. С тех пор коричневая чума служит пугалом, чтобы народы отдались красной холере. Идеологии социального небытия ставят человечество перед выбором, под каким знаменем погибнуть: либо в насаждении всеобщей социальной «справедливости» (знамя красное), либо в насаждении закона и порядка (знамя коричневое).
С крушением России мировая история перешла в апокалиптическое измерение. Это не христианская апокалиптика завершения и итога, а сатанинский апокалипсис разрушения Божьего мира. На Русской Голгофе велась мировая битва с духами социального небытия. Но на Западе боялись не коммунизма, а России. В течение десятилетий советского интеркоммунизма на Западе распространялись «научные» концепции о том, что Россия всегда была тоталитарной, жестокой и агрессивной страной, а рожденный в Европе коммунизм изначально человечен. В качестве доказательства приводился тот факт, что по мере отдаленности от Москвы коммунистические режимы становились мягче: коммунизм с человеческим лицом, еврокоммунизм. Западная общественность не хотела признавать, что Россия оказалась эпицентром всемирного катаклизма, в котором разрушения больше, чем на периферии. Западное общественное мнение убеждало себя, что Восточную Европу, Центральную Америку, Ближний, Средний и Дальний Восток, далекую Африку захватывает не коммунистический режим, а Россия Советская, которая унаследовала «экспансию» России Петровской и Руси Московской. В этом западные либералы оказывались единомышленниками со своими врагами: «Россия от Иоанна Грозного и Петра Великого вплоть до Ленина и Сталина идет своим неизменным путем. Я скажу более: Россия в организации советов нашла выражение своей истинной природы» (А. Гитлер).
На Западе и в прозападной общественности в России не способны признать, что радикальные революционные партии России состояли по преимуществу из инородцев: «Российская социал-демократическая партия, примерно, включает сто тысяч человек. Из этих ста тысяч человек русских двадцать пять тысяч, евреев тридцать тысяч, поляков пятнадцать тысяч, латышей шестнадцать тысяч» (Ленин). Интернационалистическую по духу и составу большевистскую партию не раз спасали белочехи, латышские стрелки, китайцы, многонациональные части особого назначения (ЧОН, ЧК), комиссары – рекруты мировой революции. Коммунистический режим отстраивали и поляки (Дзержинский, Менжинский), и евреи (Троцкий, Каменев, Зиновьев, Свердлов), и грузины (Джугашвили-Сталин, Берия), и украинцы (Дыбенко, Крыленко) … Ударная сила коммунизма изначально была интернационалистической по составу, русские в ней были в меньшинстве.
Россия в ХХ веке не только пережила внутренние катастрофы, но была превращена в арену консолидации сил мирового зла. Страна и народ выжили в ситуации смертельной опасности, век антирусской революции сменяется веком русского духовного прорыва.
Глава 2. РАЗЛИЧЕНИЕ ДУХОВ
Ошибки гения (Н.А. Бердяев о «русском коммунизме»)
Самым высоким образом оценивая творчество Н.А. Бердяева, необходимо признать, что у него были и серьёзные заблуждения, сыгравшие роковую роль не только в его жизни. Была одна тема, в разработке которой Бердяеву неизменно отказывала творческая интуиция – коммунизм и Россия. О России он писал много и, в большинстве случаев, проникновенно и глубоко. Но как только возникала проблема взаимоотношения марксистского коммунизма и русской истории и культуры, суждения Бердяева оказывались очень пристрастными и поверхностными. Будто в его творческом взоре было какое-то тёмное пятно, застилающее ему постижение именно этого предмета. Этому способствовало сочетание нескольких факторов: 1) особенности творческого метода; 2) экзистенциальное самооправдание; 3) дуалистическая онтология; 4) общеинтеллигентские предрассудки.
Творческому методу Бердяева свойственен определённый импрессионизм: он нередко описывал впечатления от непосредственного созерцания предмета. В нём сильна художественная интуиция, и его произведения – во многом импрессионистические наброски духовных реальностей. Это своеобразная манера со своими яркими достоинствами и неизбежными недостатками. Для неё характерно глубокое всецелое, можно сказать, экзистенциальное сопереживание предмету наблюдения, позволяющее проникновенно судить о нём. Бердяев мог импрессионистическим мазком тонко обрисовать большой философский труд «Столп и утверждение истины»: «Книга П. Флоренского по своей музыке производит впечатление падающих осенних листьев. В ней разлита меланхолия осени». Или бросить в связи с переживанием Розановым проблем пола: «О вечно бабьем в русской душе». Но когда предмет выпадает из поля наблюдения философа, впечатления о нём тускнеют, заслоняются новыми пристрастиями, отсюда более поздние суждения об этом предмете могут становиться односторонними, предвзятыми. Это и произошло с осознанием природы коммунистической революции и сталинского режима. В 1918 году в статье «Духи русской революции», напечатанной в сборнике «Из глубины», а также в блестящей книге «Философия неравенства» Бердяев по свежим впечатлениям даёт глубокий анализ российской катастрофы. Впоследствии он теряет ощущение инфернальности большевизма, иногда считает, что германский фашизм – большее зло, пытается увидеть в сталинизме положительные начала. О «Философии неравенства», в которой он обращался к большевикам с разоблачающими письмами, сам Бердяев в «Самопознании» отзывался: «не люблю, считаю во многом несправедливой и… не выражает по-настоящему моей мысли». Позже она действительно не выражала его мысли, поскольку мысль серьёзно изменилась: далёкую Россию он понимает всё меньше. В частности, в «Русской идее» он писал, что «Русская революция пробудила и расковала огромные силы русского народа. В этом её главный смысл. Советская конституция 1936 г. создала самое лучшее в мире законодательство о собственности. Личная собственность признаётся, но в форме, не допускающей эксплуатации». Подобные характеристики не имели никакого отношения к реальной ситуации в СССР.
Другая причина оправдания марксистского коммунизма – в нежелании и неумении Бердяева признать ошибочными свои марксистские увлечения молодости. Самооправдание горделивого ума не позволяло философу однозначно откреститься от своих заблуждений – вполне понятных и закономерных для молодости и атмосферы начала века, – и признать марксизм ложной злонаправленной идеологией. Чтобы придать вид солидности пристрастиям молодости, приходилось всю жизнь выискивать аргументы для апологии марксизма. И лучшим аргументом было утверждение: марксизм не так плох, а бесчеловечный русский большевизм – совсем не марксизм, но извечно русская тоталитарная традиция; гуманный европейский марксизм извратили русские азиаты.
Третья причина не совсем адекватного отношения к коммунизму Бердяева исходит из его дуалистической онтологии. Он признаёт сосуществование двух первичных субстанций: Бога и первичного ничто (аналогичного «Ungrund» – неисследимой бездне Якова Бёме или меону античной философии), существующего до времени и бытия. «В природе Бога, глубже Его, лежит какая-то изначальная тёмная бездна, и из недр её совершается процесс теогонический, процесс Богорождения; этот процесс есть уже вторичный процесс по сравнению с этой первоначальной безосновной, ни в чём не выразимой бездной, абсолютной, иррациональной, не соизмеримой ни с какими нашим категориями. Есть какой-то первоначальный исток, ключ бытия, из которого бьёт вечный поток, и в этот вечный источник извечно вносится Божественный свет, в нём совершается акт Богорождения» (Н.А. Бердяев). При этом первоисток, или рождающее лоно, бытия «первичнее Бога и вне Бога»; получается, что из тёмной бездны – предвечного ничто в вечности рождается Святая Троица: Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Дух Святой. Из этой тёмной бездны Бог творит мир – с её молчаливого согласия. В добытийной основе бытия – источник безначальной иррациональной свободы, которая в свою очередь является источником и творчества, и разрушения, то есть – и добра, и зла. В сотворённом мире бездна сосуществует и содействует с Творцом. Понятно, что это попытка решить проклятый вопрос теодицеи – оправдание Бога при торжестве мирового зла. Но такого рода богооправдание умаляет Божественную сущность, лишает Бога основных признаков божественности – абсолютности и неограниченности, ибо, по определению, Бог – это Абсолют и вне Бога ничего нет и ничего быть не может. Явно ошибочные метафизические предпосылки влекут очень серьезные последствия во всех областях философии. В том числе и в объяснении природы зла Надо сказать, что почти у всех философов, пытающихся решать проблему теодицеи, наличествует либо дуалистический (как у Бердяева), либо монистический уклон (подобно Шеллингу, у которого источник зла – в безосновной основе Самого Божества). Поэтому вопрос теодицеи и назван проклятым.. Если умаляется природа Божества, если и добро, и зло имеют один источник, то Первопричины становятся относительными, а представления о добре и зле двоятся. Размываются критерии добра и зла: нет абсолютного добра, ибо нет его источника – Абсолюта, но и зло не является собственно злом, в конечном счёте, может оказаться и не злом, а какой-либо формой относительного добра. В результате у Бердяева наиболее радикальная во всей мировой истории форма социального зла – коммунизм – лишается инфернальных характеристик. Так на запрос экзистенциального самооправдания даётся метафизически ложный ответ.
Когда же требуется объяснить невиданные злодеяния советского коммунизма, то здесь Бердяеву помогаю общеинтеллигентские предрассудки – суждение о России через иллюзию «русского Запада». И это четвёртая причина заблуждений Бердяева относительно проблемы «коммунизм и Россия». Сила импрессионистического созерцания нередко позволяет философу возвыситься над сословными и корпоративными предрассудками. Так, его книги «Судьба России» и «Русская идея» преисполнены глубоких суждений, хотя и здесь сохраняется налёт предвзятости. Но есть книга, которая почти целиком определяется роковыми заблуждениями философа – «Истоки и смысл русского коммунизма», написанная в 1933 году по-французски, многократно издавались на всех европейских языках и только лет через пятнадцать была издана по-русски. В ней продемонстрированы и слабости импрессионистического творческого подхода, и экзистенциальное самооправдание автора, и драматические следствия дуалистической метафизики, и пережитки интеллигентско-орденской психологии.
Все заблуждения не умаляют достоинств творчества Николая Бердяева, ибо одно, к сожалению или к счастью, не отменяет другого. Но в восприятии читателей – нередко отменяет. Если Бердяев признаётся крупнейшим философским авторитетом, то этот авторитет как бы застраховывает его от заблуждений, иногда вполне тривиальных. Но если для кого-то его суждения о России представляются очевидно ложными, то всё его творчество объявляется белибердяевщиной (А.И. Солженицын). Важно различать духов лжи и стяжать Духа истины и в данном случае. Поэтому проанализируем наиболее симптоматичные высказывания в книге, которая имела большое влияние на формирование западного общественного мнения, а отражённо и отечественного либерального мнения – о России и коммунизме.
«Доктрина о Москве, как Третьем Риме, стала идеологическим базисом образования Московского царства. Царство собиралось и оформлялось под символикой мессианской идеи. Искание Царства, истинного царства, характерно для русского народа на протяжении всей его истории. Принадлежность к русскому царству определялась исповеданием истинной, православной веры. Совершенно также и принадлежность к советской России, к русскому коммунистическому царству будет определяться исповеданием ортодоксально-коммунистической веры» (Н.А. Бердяев). Прежде всего, вовсе не так однозначна сама религиозно-мессианская идея в Московском царстве. Концепция Москвы – Третьего Рима изначально – в авторстве старца Филофея – предписывала Москве духовную миссию хранительницы Православия. Иосифлянская идеология гипертрофировала в ней значение государственной власти, которая ставилась выше церковного авторитета. Этим духовная миссия Москвы как Третьего Рима вытеснялась миссией имперской. Затем усилившееся под иосифлянской опекой царство стремится к освобождению от религиозного влияния, что и было одной из основных причин церковного раскола XVII века. С этого времени идеология Москвы – Третьего Рима перестаёт быть официальной доктриной, сохраняется только и в старообрядчестве. Но необъяснимо, почему принадлежность к коммунизму будет определяться совершенно так же, как и принадлежность к русскому царству; что общего между православной верой и ортодоксально-коммунистической верой – самым яростным в истории богоборчеством. Очевидно, что всякая идеологическая вера единоприродна всякой идеологической вере, но на религиозную веру она похожа настолько же, насколько антихрист похож на Христа.
«Произошло изумительное в судьбе русского народа. Вместо Третьего Рима в России удалось осуществить Третий Интернационал и на Третий Интернационал перешли многие черты Третьего Рима. Третий Интернационал есть также священное царство, и оно тоже основано на ортодоксальной вере. На Западе очень плохо понимают, что Третий Интернационал есть не Интернационал, а русская национальная идея. Это есть трансформация русского мессианизма. Западные коммунисты, примыкающие к Третьему Интернационалу… не понимают, что они присоединяются к русскому народу и осуществляют его мессианские призвания» (Н.А. Бердяев). Приходится повторять очевидные факты: концепция Москвы – Третьего Рима – изначально говорила о религиозной миссии русского народа – хранителя христианской истины. Затем до Раскола XVII века она обосновывала легитимность московской царской власти. Но нигде и никогда русский мессианизм не формулировал того, что коммунисты всего мира понаделали во всем мире. Зато об этом целеполагании можно прочитать в первоисточниках – начиная от «Коммунистического манифеста» К. Маркса и Ф. Энгельса. Но благодаря Бердяеву многие на Западе уверены в химере: русский национализм породил мировую коммунистическую систему.
«Можно было бы сделать сравнение между Петром и Лениным, между переворотом петровским и переворотом большевистским. Та же грубость, насилие, навязанность сверху народу известных принципов, та же прерывность органического развития, отрицание традиций, тот же этатизм, гипертрофия государства, то же создание привилегированного бюрократического слоя, тот же централизм, то же желание резко и радикально изменить тип цивилизации» (Н.А. Бердяев). Конечно, дело не в том, что неповторимый русский Пётр похож на неповторимого русского Ленина. Пётр и Ленин схожи со всяким тираном, насильственно перетряхивающим органичную жизнь народа и государства. Они похожи на маньяка у власти в любое время в любой стране. Более того, и тот и другой выражали собой тип предельного западника – стремящегося перекроить Россию в соответствии с западническими утопиями. Тема «Иван Грозный – Петр I – Сталин – как традиционно русский тип» была распространённой в западной публицистике, Бердяев её только усилил авторитетом русского философа. Вот что говорит прилежный ученик: «Россия от Иоанна Грозного и Петра Великого вплоть до Ленина и Сталина идёт своим неизменным путём. Я скажу более: Россия в организации советов нашла выражение своей истинной природы» (Адольф Гитлер). Понятно, почему на Западе было выгодно так видеть Россию.
«Но большевистская революция путём страшных насилий освободила народные силы, призвала их к исторической активности, в этом её значение. Переворот же Петра, усилив русское государство, толкнув Россию на путь западного и мирового просвещения, усилил раскол между народом и верхним культурным и правящим слоем» (Н.А. Бердяев). Здесь отдельные истинные замечания перемешаны с заблуждениями. Об освобождении народных сил большевизмом – притом, что этот народ подвергся самому тотальному террору и истреблению во всей мировой истории – даже неудобно читать у автора такого масштаба. О западном и мировом просвещении известно, что Россия до Петра была открыта ему и плодотворно перенимала европейский технологический опыт, сохраняя собственную культурную самобытность. Пётр же разрушил базовые традиции и ценности русского народа и насильственно насадил чуждую культуру. Далее и сам Бердяев по существу признает этот факт: «Западное просвещение XVIII века в верхних слоях русского общества было чуждо русскому народу. Русское барство XVIII века поверхностно увлекалось вольтерианством в одной части, мистическим масонством в другой. Народ же продолжал жить старыми религиозными верованиями и смотрел на барина, как на чужую расу».
«В душе русского народа происходила борьба Востока и Запада, и борьба эта продолжалась в русской революции. Русский коммунизм есть коммунизм восточный. Влияние Запада в течение двух столетий не овладело русским народом. Мы увидим, что русская интеллигенция совсем не была западной по своему типу, сколько бы она не увлекалась западными теориями» (Н.А. Бердяев). Пётр вполне насильственно повернул Россию к Западу, при этом русский народ в массе своей продолжал жить старыми религиозными верованиями и смотрел на барина, как на чужую расу, барство же – предшественник русской интеллигенции, как и положено чужой расе, вело вполне чужеродный образ жизни. За два столетия процессы отчуждения культурных слоёв от отечественной культуры только углублялись. Из утверждений Бердяева же следует, что интеллигенция, два века говорившая на европейских языках и мыслившая по западным шаблонам, не может не быть западной, а коммунизм, который интеллигенция заимствовала на Западе, не может быть восточным. Но здесь элементарная логика отказывает, ибо познание не рационально, а экзистенциально: всякий человек понимает то, что хочет понимать, и не понимает того, чего не хочет.
«В интеллигенции были типические русские черты, и совершенно ошибочно то мнение, которое видело в интеллигенции денационализацию и потерю всякой связи с русской почвой» (Н.А. Бердяев). Всякую связь, живя в России, действительно невозможно потерять, но, опять же, из предыдущих текстов Бердяева следует, что культурные сословия очень оторвались от русской почвы. Дальше Бердяев это же и признаёт, но теперь оказывается, что не интеллигентская это черта: «Для интеллигенции характерна беспочвенность, разрыв со всяким сословным бытом и традициями, но эта беспочвенность была характерно русской». Бердяев, конечно же, не называет слои, которые были бы так же беспочвенны, как интеллигенция, ибо их нет и быть не может в русской жизни, преисполненной традиций. Собственно, идеология беспочвенности и является основным отличием интеллигенции от всех других сословий: «Русская интеллигенция есть группа, движение и традиция, объединяемые идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей» (Г.П. Федотов). Бердяев говорит о русской мысли XIX века как о беспочвенной и бунтующей, не объясняя, как же эта беспочвенная мысль могла породить на русской почве русский коммунизм.
«Русская мысль стремится к целостности… Это стало основным русским мотивом, вкорененным в глубинах русского характера. Русские коммунисты-атеисты утверждают целостность, тоталитарность не менее православных славянофилов. Психологически русская ортодоксальность и есть целостность, тоталитарность» (Н.А. Бердяев). Вот так – через запятую отождествляются целостность и тоталитарность, которые противоположны по смыслу. Целостность – это здоровое духовное единство органичного многообразия, тоталитарность же – это болезненно маниакальное, агрессивное подчинение всего частному принципу. В свою очередь ортодоксальность может быть как здоровой и целостной, так и болезненно гипертрофированной, то есть тоталитарной. Религиозная ортодоксальность отстаивает универсальные бытийные ценности, поэтому это изначально органичное явление. Партийная ортодоксальность навязывает всему обществу партикулярный – частный интерес – это искаженное мировоззрение. Идеологическая же ортодоксальность – претензия искаженного, ложного мировоззрения на единственно верное учение – это уже идеомания, патология сознания. Действительно, целостность свойственна русскому национальному характеру, но тоталитарность интеллигентского сознания является не продолжением этого свойства, а отрицанием его: беспочвенная орденская психология оторвалась от целостного православного миросозерцания и сосредоточилась на крайне ограниченном наборе идеологических догм – интеллигентском «символе веры». Напомним, что вообще пороки не являются продолжением достоинств, а отрицанием их, так же как зло не является продолжением добра, а отрицанием его.
«Анархизм столь же характерное порождение русского духа, как и нигилизм, как и народничество… Элемент анархический очень силён и в русской мысли XIX века. Государство это были “они”, чужие, “мы” же жили в ином плане, чуждом всякому государству. Если русским свойственна была мысль о священном помазании власти, то им же свойственна была мысль, что всякая власть есть зло и грех» (Н.А. Бердяев). Здесь качества, свойственные только одному сословию, приписываются всему народу. Непрерывная борьба с традиционной русской властью – это одна из характеристик беспочвенности интеллигенции, её отрыва от русского духа. Конечно, не в каждой русской душе ежечасно боролись эти противоречия, но большинству народа – органичным сословиям – действительно свойственна мысль о священном помазании власти, в то время как революционное меньшинство действительно относилась к власти как к исконному злу. Если об анархизме русского народа судить по бунтам Разина и Пугачева, то можно с уверенностью сказать, что в цивилизованной Европе восстаний, гражданских и междоусобных войн – то есть анархии – было несравненно больше.
«Толстой и Достоевский глашатаи универсальной революции духа. Их ужаснула бы русская коммунистическая революция своим отрицанием духа, но и они были её предшественниками» (Н.А. Бердяев). В предвзятой теме Бердяев допускает удивительное смешение понятий. Как прекрасно сказано: революция духа, – только к Толстому это имеет отдалённое отношение. Если революция отрицает дух, то есть отрицает духовную революцию, то это, строго говоря, духовная контрреволюция. Вот этой-то духовной контрреволюции, или коммунистической революции, Толстой действительно был (по авторитетному свидетельству Ленина) – зеркалом, ибо гениальный романист много поспособствовал пророчеством «новой религии» – толстовства (гордыни антихристианства) и своей аффектированной публицистикой замутнению национального сознания и приближению духовной катастрофы. «Тогда в русских головах, начиная с тех же Толстого и Соловьёва, прыгали большие зайцы» (митр. Сурожский Антоний). Достоевский же, напротив, всем своим творчеством обличал революционные идеологии, заимствованные из Европы беспочвенной интеллигенцией. Строго говоря, оба великих писателя были предшественниками прямо противоположных духов.
Бердяев уверяет, что большевистский «“ортодоксальный” марксизм, который в действительности был по-русски трансформированным марксизмом, воспринял, прежде всего, не детерминистическую, эволюционную, научную сторону марксизма, а его мессианскую, мифологическую, религиозную сторону, допускающую экзальтацию революционной воли, выдвигающую на первый план революционную борьбу пролетариата, руководимую организованным меньшинством, вдохновленным сознательной пролетарской идеей… Коммунистическая революция в России совершалась во имя тоталитарного марксизма, марксизма, как религии пролетариата, но в противоположность всему, что Маркс говорил о развитии человеческих обществ… И это оказалось согласным с русскими традициями и инстинктами народа. В мифе о пролетариате по-новому восстановлен миф о русском народе. Произошло как бы отождествление русского народа с пролетариатом, русского мессианизма с пролетарским мессианизмом. Поднялась рабоче-крестьянская, советская Россия. В ней народ-крестьянство соединился с народом-пролетариатом вопреки всему тому, что говорил Маркс, который считал крестьянство мелкобуржуазным реакционным классом… Большевизм гораздо более традиционен, чем это принято думать, он согласен со своеобразием русского исторического процесса. Произошла русификация и ориентализация марксизма».
Ленинизм-большевизм заимствовал в марксизме его сущность, то, чем марксизм отличается от всех других идеологий и что предельно ясно выражено в «Коммунистическом манифесте» – экзальтацию революционной воли – установление тотальной идеологической власти и тотальную переделку общества и человека по идеологическому образцу. Конечно же, при реализации революционной мании в разных странах революционеры используют национальную специфику и любой годящийся подручный материал – это дело не принципиальное. Марксистская «ортодоксальность» русских большевиков только в том, что они использовали все возможности в России, в том числе и её крестьянскую специфику («слабое звено в цепи» – Ленин) для захвата власти. Китайский Мао тоже ортодоксальный марксист, хотя он для захвата власти эксплуатировал не пролетариат, а национально-освободительную борьбу.
Поэтому коммунистические режимы во всех странах были национально трансформированы, но, вместе с тем, схожи своей марксистской природой, а не русским мессианизмом. Во всех странах коммунисты опирались на маргинализированные слои населения для репрессий против большинства и уничтожения всех традиционных форм жизни. И в большевистской демагогии, и в кровавой практике большевизма не было ничего близкого к согласию с русскими традициями и инстинктам народа. Что же касается отождествления русского мессианизма с пролетарским мессианизмом, то это из разряда отождествления добра и зла: отождествить русскую религиозную идею и даже русскую имперскую идею – с яростным богоборчеством и людоедским пафосом большевизма можно только смешивая все критерии истины и моральные принципы. Никуда рабоче-крестьянская Россия не поднялась, а была полностью дезорганизовано крахом государственности и традиционного жизненного уклада, что было инициировано правящей элитой страны. Затем рабочее крестьянское масса последовательно уничтожалась при красном терроре, гражданской войне, коллективизации… Десятки миллионов людей были истреблены только потому, что «русский» марксизм оказался совершенно чужд большинству русского народа.
«Большевизм оказался в России наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным русским традициям, и русским исканиям универсальной социальной правды, понятой максималистически, и русским методам управления и властвования насилием. Это определено всем ходом русской истории, но также и слабостью у нас творческих духовных сил. Коммунизм оказался неотвратимой судьбой России, внутренним моментом в судьбе русского народа» (Н.А. Бердяев). Если в момент общенационального бедствия идеологические интернациональные силы сумели проявить качества спаянной банды и при мощной финансовой поддержке из-за рубежа насильственно захватили власть, – то это говорит не о неотвратимости, а о роковых случайностях. Конечно, случившееся во многом предопределено сложившейся в России ситуацией, но, тем не менее, могло случиться и иначе. Конечно же, марксизм-большевизм – наиболее утопическая идеология. К сожалению, вся история XX века доказывает, что утопии вполне осуществимы, что никак не прибавляет им реалистичности. Человек, скажем, собирался построить дом, изучил дело и приготовил материалы, но – роковая случайность либо нелепая закономерность – ему упал на голову кирпич. И теперь он в доме умалишенных строит карточные домики. Но значит ли это, что первоначальный его замысел был более утопичным, чем нынешнее занятие. Воплощение социальной утопии всегда было результатом помутнения человеческого разума и всегда требовало невероятных разрушений и бесчисленных человеческих жертв. Большевизм соответствовал не всей ситуации в России, а только её нездоровой стороне. Он усиливал и распространял это болезненное состояние, которое после захвата власти насаждается методами государственного насилия. Если бы большевизм был наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации в России, ему не пришлось бы устанавливать власть террором и уничтожать десятки миллионов явно не соответствовавших ему жизней. Так называемые же исконно русские традиции и русские методы управления и властвования насилием почему-то неизменно проявлялись везде, где марксисты приходили к власти: и в Азии, и в Америке, и в Африке. Тут надо либо допустить, что весь мир населен русскими, либо признать, что коммунизм – это форма мирового зла.
Но Бердяев и дальше усугубляет ложность своих тезисов. «Только в России могла произойти коммунистическая революция. Русский коммунизм должен представляться людям Запада коммунизмом азиатским. И вряд ли такого рода коммунистическая революция возможна в странах Западной Европы, там, конечно, все будет по иному. Самый интернационализм русской коммунистической революции – чисто русский, национальный» (Н.А. Бердяев). В Европе и было по-иному: в ответ на российский большевизм Европа мирным путём без всякого навязывания извне породила родственную идеологию – фашизм, с еврейским холокостом и ещё большим истреблением славян.
О философских истоках бердяевской апологии марксизма писал Борис Парамонов: «Существует определённый “бердяевский соблазн”… Бердяев порой взвинчивал вопросы на такую высоту, окутывал их таким философским туманом, что уже становились неразличимы Бог и дьявол… То, что Бердяев наделил марксизм бессознательной религиозностью, характеризует не марксизм, а самого Бердяева. Он писал, что опасный уклон русского сознания – подмена апокалиптики нигилизмом. В вопросе о марксизме и социализме сознание самого Бердяева совершало такую подмену».
Двусмысленность концептуальная сопровождается явной двусмысленностью в характеристиках большевистских вождей: «Ленин был типически русский человек. В его характерном, выразительном лице было что-то русско-монгольское. В характере Ленина были типически русские черты и не специально интеллигенции, а русского народа: простота, цельность, грубоватость, нелюбовь к прикрасам и риторике, практичность мысли, склонность к нигилистическому цинизму на моральной основе… В нём черты русского интеллигента-сектанта сочетались с чертами русских людей, собиравших и строивших русское государство. Он соединял в себе черты Чернышевского, Нечаева, Ткачева, Желябова с чертами великих князей московских, Петра Великого и русских государственных деятелей деспотического типа… В 1918 году, когда России грозил хаос и анархия, в речах своих Ленин делает нечеловеческие усилия дисциплинировать русский народ и самих коммунистов. Он призывает к элементарным вещам, к труду, к дисциплине, к ответственности, к знанию и к учению, к положительному строительству, а не к одному разрушению, он громит революционное фразёрство, обличает анархические наклонности, он совершает настоящее заклинание над бездной. И он остановил хаотический распад России, остановил деспотическим, тираническим путём. В этом есть черта сходства с Петром… В своей личной жизни Ленин, как и Победоносцев, не был злой человек, в нём было не мало добродушия, было человеческое отношение к своим ближним. И Ленин любил детей, любил зверей. Он не был инквизитором» (Н.А. Бердяев). Конечно же, не был, ибо инквизиторы – агнцы по сравнению с кровавой фигурой большевистского вождя. Призывал к элементарным вещам Ленин в то время, когда организовывал невиданный в мировой истории красный террор, систему концентрационных лагерей, лично писал на множестве записок резолюции: расстрелять. Фантастические панегирики ленинским человечности и добродушию нужны Бердяеву для того, чтобы очередной раз доказать, что коммунизм сам по себе не бесчеловечное явление. Ибо его осуществляют люди, любящие детей и зверей. Хотя не безызвестно, что детишек и зверят любили многие злодеи, никак не ценившие человеческую жизнь – жестокость нередко сентиментальна. А фантазии на счёт типически русско-монгольской природе планетарного злодея нужны для доказательства всё той же русскости коммунизма.
«Ленин допускал все средства для борьбы, для достижения целей революции. Добро было для него все, что служит революции, зло – всё, что ей мешает. Революционность Ленина имела моральный источник, он не мог вынести несправедливости, угнетения, эксплуатации. Но, став одержимым максималистической революционной идеей, он, в конце концов, потерял непосредственное различие между добром и злом, потерял непосредственное отношение к живым людям, допуская обман, ложь, насилие, жестокость. Ленин не был дурным человеком, и в нём было много хорошего. Он был бескорыстный человек, абсолютно преданный идее, он даже не был особенно честолюбивым и властолюбивым человеком, он мало думал о себе. Но исключительная одержимость одной идеей привела к страшному сужению сознания и к нравственному перерождению, к допущению совершенно безнравственных средств в борьбе. Ленин был человеком судьбы, роковой человек, в этом его сила» (Н.А. Бердяев). Все-таки – либо допускал все средства для борьбы, либо не был дурным человеком. Насчёт того, что великодушный Ленин не мог вынести несправедливости, угнетения, эксплуатации, отчего и затеял революцию, – это какие-то сказки для младенцев. Этот бескорыстный человек, конечно, не был особенно честолюбивым и властолюбивым, ибо с начала своей деятельности был маньяком честолюбия и властолюбия: вся его биография и состоит из бесконечной борьбы за власть в партии, затем самой партии за власть, борьбы, в которой не было жалости ни к близким, ни к друзьям. Все эти характеристики не имеют никакого отношения к реальности, но на что не пойдешь, чтобы доказать человечность своей привязанности молодости.
«Как это не парадоксально звучит, но большевизм есть третье явление русской великодержавности, русского империализма, – первым явлением было московское царство, вторым явлением петровская империя. Большевизм – за сильное, централизованное государство. Произошло соединение воли к социальной правде с волей к государственному могуществу, и вторая воля оказалась сильнее. Большевизм вошел в русскую жизнь, как в высшей степени милитаризованная сила. Но старое русское государство всегда было милитаризованным… Они создали полицейское государство, по способам управления очень похожее на старое русское государство… В Московском царстве и в империи народ держался единством религиозных верований. Новая единая вера для народных масс должна быть выражена в элементарных символах. По-русски трансформированный марксизм оказался для этого вполне пригодным» (Н.А. Бердяев). Но если действительно марксизм оказался вполне пригодным, то для чего во имя его десятилетиями приходилось истреблять лучшую часть народа – не только в элите, но и крестьянство?! Такого геноцида собственного населения не было нигде и никогда в мире, даже в фашистской Германии. Только потому, что новая единая вера коммунистов была изначально совершенно враждебна русскому народу, а фашизм не был непосредственно направлен на уничтожение немецкого народа. Что коммунизм – это третье явление русской великодержавности, русского империализма – доказывается по логике отдаленной аналогии (то есть, без всякой логики): планета Марс, как и Земля – круглая, значит и на Марсе есть жизнь. Опять же, нигде и никогда большевики-ленинцы не были замечены в проявлении воли к социальной правде, если за таковую не принимать беспардонную их ложь и демагогию во имя победы революции – то есть во имя собственной власти. С лёгкой руки Бердяева миф о милитаризованности старого русского государства стал расхожим на Западе, которому надо было самооправдываться перед железным фактом истории: в течение сотен лет европейские страны непрерывно совершали нашествия на Россию, в то время как «милитаризованная» Россия по своей инициативе не нападала на западноевропейские страны. Похоже большевистское государство на русское государство – не больше, чем паразит на хозяина; хотя извне как бы и прежнее огромное тело, формы которого не меняет маленький, глубоко всосавшийся ядовитый паразит, но он уже протравил весь организм и верховодит его функциями. А западные «доброжелатели» судят не болезнь, а больного.
«Революция освободила раньше скованные рабоче-крестьянские силы для исторического делания. В русском народе обнаружилась огромная витальная сила, которой раньше не давали возможности обнаружиться» (Н.А. Бердяев). Это – о кровавых стройках коммунизма – лагерях, в которые были согнаны и превращены в рабов десятки миллионов людей. Иногда зло бывает настолько откровенно чудовищным, что не хватает сил сполна осознать этот жуткий факт. ещё труднее принять свою долю ответственности за него. Услужливое сознание и подсказывает формулы, которые объясняют, что всё не так страшно, как кажется, ибо не беснование в чистом виде, а историческое делание, за которые мы – сторонние наблюдатели – не ответственны. Кстати, чья витальная сила освоила самые грандиозные в мире пространства за исторически короткий срок, если русской силе раньше не давали возможности обнаружиться?
«Только диктатура могла остановить процесс окончательного разложения и торжества хаоса и анархии. Нужно было взбунтовавшимся массам дать лозунги, во имя которых эти массы согласились бы организоваться и дисциплинироваться, нужны были заражающие символы. В этот момент большевизм, давно подготовленный Лениным, оказался единственной силой, которая с одной стороны могла докончить разложение старого и с другой стороны организовать новое. Только большевизм оказался способным овладеть положением, только он соответствовал массовым инстинктам и реальным отношениям, и он демагогически воспользовался всем» (Н.А. Бердяев). Что только диктатура могла остановить торжество хаоса – это очевидно. Но проблема в том, какая диктатура – национальная или антинациональная. Можно представить вполне возможную победу Корнилова, затем Колчака или Деникина – подобный опыт реакции на коммунизм известен в нашем веке: Франко в Испании, черные полковники в Греции, Пиночет в Чили. При этом массам были бы даны лозунги и заражающие символы, они были бы организованы и дисциплинированы. Но при этом было бы на порядок меньше истребления населения и разрушений. И какие хаос и анархия могут быть хуже тех, которые возникли в результате развязанной большевиками кровавой (15 миллионов жертв) Гражданской войны?! То есть большевики не были единственным и потому неизбежным вариантом. Но если это было бы и так, то говорило бы только о величайшей трагедии страны, которая в годину лютых испытаний оказалась завоёванной самыми свирепыми в мировой истории сатанинскими силами. И что это за заявление о революционной необходимости докончить разложение старого – в устах христианского философа-персоналиста? Все-таки: либо большевизм соответствовал массовым инстинктам и реальным отношениям, и тогда массы сами за ним устремились; либо он всего лишь демагогически воспользовался всем, то есть невиданно лгал всем и вся, – но именно потому, что интересы большевиков никак не соответствовали ни интересам масс, ни реальным отношениям, – здесь одно явно исключает другое.
«Большевизм воспользовался всем для своего торжества… Он воспользовался свойствами русской души, во всём противоположной секуляризованному буржуазному обществу, её религиозностью, её догматизмом и максимализмом, её исканием социальной правды и царства Божьего на земле, её способностью к жертвам и к терпеливому несению страданий, но также и проявлениям грубости и жестокости, воспользовался русским мессианизмом, всегда остающимся, хотя бы в бессознательной форме, русской верой в особые пути России» (Н.А. Бердяев). Конечно же, большевики воспользовались всеми расколами в душе России, всеми болезнями, пороками в обществе, всеми слабостями народа, – в этом их паразитическая миссия. Но больше всего они воспользовались тактикой глобальной лжи и тотального террора, утопив в крови десятки миллионов людей (в гражданской бойне, в искусственном голоде в Поволжье и Украине, в коллективизации, в лагерных стройках), выжигая всякие оттенки русской души, с её религиозностью, догматизмом, максимализмом, мессианизмом и прочее.
«Произошло удивительное превращение. Марксизм, столь не русского происхождения и не русского характера, приобретает русский стиль, стиль восточный, почти приближающийся к славянофильству… И русский коммунизм вновь провозглашает старую идею славянофилов и Достоевского. Из Москвы, из Кремля исходит свет, который должен просветить буржуазную тьму Запада» (Н.А. Бердяев). Напомним, что это было написано не после Великой Отечественной войны, когда для таких утверждений можно было найти хоть какие-то основания, а в 1933 году, когда ломается хребет русского народа – истребляется крестьянство, а также развертываются самые кровавые в истории гонения на верующих. Аналогия же со славянофилами и Достоевским – чистое измышление, ибо ни о чем близком к такому свету из Москвы они не помышляли.
Не удивительно, что европейский марксизм в России приобрёл некоторые русские черты, так же, как в Китае – китайские. Идеократия всегда паразитирует на чертах характера и ценностях захваченного народа, всегда использует и направляет в свою пользу его энергию. Но закономерности внедрения идеологической мании, её разворачивания, подчинения сознания масс, организации и захвата её носителями государственной власти, – все эти закономерности оказываются одинаковыми, где бы это ни происходило. Меняются беснующиеся массы и вожди-маньяки – русские ли, китайские, немецкие или камбоджийские, но формы и закономерности идеологического психоза и утверждения идеократии – идентичны.
«Коммунизм создаёт деспотическое и бюрократическое государство, призванное господствовать над всей жизнью народа, не только над телом, но и над душой народа, в согласии с традициями Иоанна Грозного и царской власти… В своих грандиозных, всегда планетарных планах, коммунизм воспользовался русской склонностью к прожектерству и фантазерству, которые раньше не могли себя реализовать, теперь же получили возможность практического применения» (Н.А. Бердяев). В царской власти (даже и у Грозного) можно обнаружить призвание господствовать не только над телом, но и над душой народа только при необузданной (и безответственной) исторической фантазии. Можно было бы продолжить: коммунизм воспользовался и китайской, и вьетнамской, и камбоджийской, и албанской склонностью к прожектерству, фантазерству… – чтобы понять абсурдность этих утверждений. И, конечно, только из европейского далека и только через очень розовые очки могло показаться, что грандиозные фантасмагорические проекты типа «Беломорканала», а также милитаристические стройки возводятся силою фантазёрства русского народа.
«Тираничность и жестокость советской власти не имеет обязательной связи с социально-экономической системой коммунизма. Можно мыслить коммунизм в экономической жизни соединимый с человечностью и свободой» (Н.А. Бердяев). Понятно, что тираничность и жестокость – от русского народа, а от с юности притягательного коммунизма – только человечность и свобода. Этим утверждениям противоречит тот железный факт, что феномена свободного и человечного коммунизма нигде и никогда не было в истории, а были на всех материках – людоедские. Хотя, впрочем, коммунисты-палачи себя называли самыми свободными и человеколюбивыми в мире.
«На энтузиазм коммунистической молодёжи к социалистическому строительству пошла религиозная энергия русского народа… Философские споры в советской России есть обсуждение вопросов не столько с точки зрения истины и лжи, сколько с точки зрения ортодоксии и ереси, т.е. являются скорее теологическими, чем философскими спорами» (Н.А. Бердяев). Если так, то придётся признать, что марксистско-коммунистический энтузиазм молодежи многих стран мира основан на религиозной энергии русского народа, – ибо таковой «энтузиазм» очевидно однотипен на всех континентах. Вообще о религиозной энергии здесь уместно говорить только в том смысле, что коммунизм – это не новая религия, и даже не лжерелигия, а антирелигия, которая паразитирует на религиозных чувствах и формах, использует их для обмана, извращает их смысл до противоположности.
«Воинствующий духоборческий материализм коммунизма есть явление духа, а не материи, есть ложная направленность духа. Коммунистическая экономика сама по себе может быть нейтральна. Это коммунистическая религия, а не экономика, враждебна христианству, духу, свободе. Правда и ложь так перемешаны в коммунизме именно потому, что коммунизм есть не только социальный феномен, но и феномен духовный» (Н.А. Бердяев). К сожалению, правда и ложь перемешаны более у автора. Воинствующий духоборческий материализм на простом языке означает самое воинствующее во всей мировой истории богоборчество. Сам философ неоднократно говорил, что борьба с Богом неизбежно заканчивается борьбой с человеком, а уничижение божественного ведёт к унижению человеческого. Ложная направленность духа по природе вещей не может создать нейтральную экономику. Коммунизм однозначно и тотально лжив, является системой тотального порабощения человека, поэтому коммунизм отменяет всякие свободы, в том числе и свободу хозяйственной жизни.
Итак, все рассуждения Николая Бердяева о России и коммунизме направлены на доказательство, по сути, двух тезисов. 1. Марксистский коммунизм сам по себе не является тотальным злом. 2. Советский коммунизм имеет к марксизму отдалённое отношение, а все его недостатки и даже злодеяния (очень преувеличенные) имеют источником русскую историю и русскую традицию: Иван IV – Петр I – Сталин. История и природа всех коммунистических режимов явно опровергают эти тезисы. Вместе с тем, в мире существуют очень влиятельные силы, которым явно на руку обеление марксизма-коммунизма и очернение России. Поэтому книга «Истоки и смысл русского коммунизма» стала наиболее известным на Западе произведением Бердяева. Более того, книга оказалась настольной для многих поколений влиятельных западных советологов, политологов, историков, политиков.
После 1917 года эмиграция из России распределилась в основном по следующим потокам. Белоэмигранты, воевавшие с большевиками и потерявшие всё, кроме жизни, по большей части растворились в странах Западной Европы, в основном во Франции, Германии, Греции, где вели труднейшую борьбу за существование. Многие из аристократии и монархических кругов осели в Южной Америке, где до сего дня теплится русская монархическая идея. В США же переехали многие представители либеральной интеллигенции и деятели проигравших большевикам партий: социалистов, кадетов, октябристов. Русским интеллектуалам нужно было оправдать своё поражение в России, и, как это всегда бывает, это оправдание свелось к самооправданию: виноваты не мы – марксисты или бывшие марксисты (как большинство из кадетов), а русские большевики, которые извратили европейский марксизм и насаждают русскую азиатскую деспотию. Многие из русских либералов и социалистов стали публицистами или профессорами американских университетов, где и делились своим историческим опытом. Несколько в меньших масштабах, но это имеет место и в других странах Запада. Конечно же, эти идеи пали на благодатную почву, так как западное общественное мнение всегда радо новым аргументам для доказательства извечного российского варварства, империализма, тоталитаризма и прочее. Ибо Западу надо было оправдывать себя за вековечную агрессию против России и потоки лжи о русском народе. Тут-то и оказались кстати авторитетные «свидетели». Больная совесть русских и западных либералов и социалистов нашла общий рецепт успокоения. Так зачалась мощная традиция, сочетающая русофобию с коммунизмофилией. Книга Бердяева очень поспособствовала росту её влияния. Русский философ своим авторитетом легализовал ряд злонамеренных мифов о России. Современные русофобы Пайпс и Бржезинский считают себя учениками Бердяева.
Бердяев писал книгу в 1933 году, когда коммунизм ещё не захватил полмира. Но он переиздавал её в течение пятнадцати лет, когда Третий коммунистический интернационал насаждал по всему свету нивелирующий все народы марксизм и были невиданные репрессии сталинизма. Более того, он отстаивал свои тезисы и в поздней книге «Русская идея», когда миру уже были известны невиданные злодеяния сталинизма. «Коммунистическая революция, которая и была настоящей революцией, была мессианизмом универсальным, она хотела принести всему миру благо и освобождение от угнетения. Правда, она создала самое большое угнетение и уничтожила всякую свободу, но делала это, искренно думая, что это – временное средство, необходимое для осуществления высшей цели» (Н.А. Бердяев). Таковую «искренность» невозможно представить у Ленина, Сталина, Троцкого и всех людоедов от коммунизма, да и кто же из злодеев не оправдывал свои преступления высшими благими целями. В каких реалиях Бердяев обнаружил хотение коммунистической революции принести всему миру благо и освобождение от угнетения?! В высказываниях по другим вопросам Бердяев упорно настаивал на своих заблуждениях: «Произошла острая национализация Советской России и возвращение ко многим традициям русского прошлого… Коммунизм есть русское явление, несмотря на марксистскую идеологию… В высшую стадию, которая наступит после коммунизма, должна войти и правда коммунизма, но освобождённая ото лжи. Русская революция пробудила и расковала огромные силы русского народа. В этом её главный смысл. Советская конституция 1936 г. создала самое лучшее в мире законодательство о собственности. Личная собственность признаётся, но в форме, не допускающей эксплуатации». Конечно, правда была и в Советской России, но только вопреки коммунизму. Можно ли называть расковыванием сил народа ситуацию, когда десятки миллионов истреблены, а миллионы превращены в лагерных рабов на стройках коммунизма? О самой лучшей в мире советской конституции – это будто цитата из сталинской пропаганды. Но, вопреки исторической очевидности, и до сего дня многие несостоятельные рассуждения Бердяева остаются всё такими же авторитетными среди «либералов».
Соблазн евразийства
Весной 2002 года на собрании новой двуглавой партии власти («Единая Россия») заместитель главы Администрации президента сурово выговорил активу: интеллектуальная жизнь в партии на нуле, не высказывается ни живых мыслей, ни даже запоминающихся глупостей, необходимо активизировать мыслительный процесс; не видно интересных инициатив снизу, партия не умеет и не хочет бороться за власть, полностью провалился пропагандистский блок, в руководстве не видно информационных менеджеров, у партии должно быть своё «Священное Писание», из которого было бы ясно – какие книги читать, кто наш автор, для всего этого мы должны быть политиками, а не чиновниками. В принципе – всё правильно, если ставится задача построить полноценную политическую партию. Но возникает несколько вопросов. Строили ли высокопоставленные технологи именно такую партию изначально? Сами каждого персонально отбирали, причём назначенные партийцы вполне справились с той ролью, на которую их назначили: властная вертикаль выстроена; парламент послушно штампует нужные законы; губернаторы взнузданы и в большинстве своём готовы поддержать государственную централизацию; олигархи отменены, а капитаны бизнеса выстроены по принципу: поддерживаешь власть – кормись, в том числе из её рук, а не поддерживаешь – пошёл вон, со всеми вытекающими последствиями. Так отчего же паника в руководстве?
Задачи взятия и консолидации власти вполне выполнены, по ходу дела вполне выстроилась и политическая армия, – только командуйте «куда». Тут и стало очевидным, что эта армия не готова для выполнения дальнейших задач. Прежде всего – потому, что не для того её создавали. Но поскольку блистательные кремлевские тактики оказались никудышными стратегами, то их врасплох застали очередные грозные исторические вызовы – и предсказуемые, и не очень. С одной стороны, с кремлевских высот эти вызовы стали явственно слышны, но с другой, с этих же высот видна неподготовленность властного «воинства» ответить на них. Политические стратеги (не путать с политическими технологами) должны были бы учитывать, что с приходом к власти путинского призыва начинается период строительства новой России. Поэтому заранее должны были готовить кадры, которые были бы способны не только чинопоклонно выполнять поручения, но и проявлять признаки интеллектуальной жизни, мыслительного процесса, инициативу снизу, а также формулировать «Священное Писание» – то есть идеологию строительства новой России. Судя по всему, хоть и поздновато, но высокопоставленные советники это поняли. Но тогда встаёт вопрос: почему они обращаются к чиновничьему набору с требованием вершить революцию духа. Здесь одно исключает другое. Действительно, главными сейчас являются вопросы стратегии: что мы строим и для кого? Во имя чего? То есть, какие формы государственности, общественно-экономического уклада мы создаём, а также во имя чего мы должны прилагать титанические усилия? Это – вопросы национальной идеи. Той самой, на поиски которой отряжались ряды приближенных спецов, что уже опостылело одним и дискредитировано в глазах других. Но если до сих пор не удавалось, то это не значит, что это невозможно или не нужно. Это означает только то, что проблему пытались решать не те, не во имя того, и не вовремя. И вот налицо предзнаменования того, что время пришло. В связи с этим встают вопросы: какими могут быть основания для органичной национальной идеи, какие политические структуры могут проводить её в жизнь. Начнём со второго.
Прежде всего, необходимо, осознать некоторые российские реалии. Партии сейчас в России – это либо партия прошлого – коммунистическая, либо партия настоящего – партия власти. Только они имеют реальную социальную и политическую базу. Все остальные партии у нас – это группы влияния определённых олигархическо-чиновничьих кланов или ярких публичных политиков. Есть политик – есть партия, нет – нет. Никому ещё не удалось создать полноценную политическую партию, способную сформировать популярную программу преобразований, объединить политических профессионалов для того, чтобы победить на предстоящих выборах. То есть создать партию, способную влиять на будущее страны. Но, может быть, никому не удается именно потому, что это принципиально невозможно? Возможно, в России не может быть и потому не будет многопартийности? Это не значит, что партии были не нужны и многопартийность – ошибка. Это значит только то, что многопартийность была необходима на переходный период. Далее выживание возможно только через возврат к национальным традициям. Тысячу лет на огромной территории с суровейшими географическими, климатическими и геополитическими условиями, с большим количеством народов, с разнообразнейшими религиозными и культурными традициями существовала единодержавная централизованная власть – в монархической, генсековской или президентской форме. Единственный короткий период многопартийности в России в 1917 году ввергнул страну с тяжелейшую затянувшуюся катастрофу.
Если кремлевские политтехнологи в лице «Единой России» создают очередной приводной ремень очередной администрации, то они действуют адекватно, но говорят при этом что-то иное. Необходимо трезво признать, что партия власти необходима для завершения преобразований, требующих не только чиновничьей, но и политической консолидации власти. И это – в данный момент – нормально, так же как нормально существование партии системной оппозиции, то есть коммунистической. Этот реликт не следует болезненно обрубать, нужно дать ему возможность либо преобразоваться в органичную общественную структуру социальной защиты, либо самому отмереть со временем. Эти естественные процессы идут в режиме управляемой демократии, которого не следует стесняться. Ибо в тысячелетней российской государственной традиции органична никакая не многопартийность, а корпоративная, сословная государственность, со своими же формами демократии и либерализма. Далее читайте многих российских же авторов и услышьте, наконец, многолетние призывы и глубокие разработки Александра Солженицына.
Вместе с тем, есть основания полагать, что кремлевские советники не только требуют от своей партии новой платформы, но сами готовят для неё некий идеологический бульон. С одной стороны, на Конгресс гражданского общества не были приглашены представители Русской православной Церкви и других религиозных конфессий, – то есть изначально выведены за скобки наиболее традиционные, влиятельные и потому перспективные общественные структуры. С другой стороны, в политических тусовках замелькали носители новомодной идеологии – евразийства. Что же представляет собой классическая евразийская идеология, и какое отношение к ней имеют современные евразийцы?
В последние годы становятся популярными идеи евразийцев, что понятно: российская общественность ищет возможности третьего пути после трагического опыта советского коммунизма и десятилетия «демократии» абсурда. Евразийцы двадцатых-тридцатых годов ХХ века тоже пытались в противовес сталинизму, с одной стороны, и западным демократиям, с другой, обрести органичный российский путь. Но в праведном порыве они поддались основным заблуждениям эпохи и породили новые соблазны. Творчество евразийцев содержит достижения в отдельных областях истории, культурологии, лингвистики. Они поставили актуальные проблемы, особенно отношения России к Европе и Азии, правомерно критиковали европоцентристскую экспансию и стремление Запада навязать унифицированную мировую цивилизацию: «Как шовинизм, так и космополитизм европоцентризма с позиций науки вредны для всех неромано-германских этносов, как переливание крови несовместимых групп. Причём одинаково вредны как теория, так и практика европоцентризма… Космополитизм, как и любая другая форма навязывания своих навыков иным суперэтносам, является разновидностью шовинизма» (Л.Н. Гумилёв). Некоторые научные идеи евразийцев развиваются современными учёными. Но в основных философских и политических концепциях евразийцы пошли путём, который может быть полезным только в качестве предостережения – чтобы сегодня не повторять порочных утопий.
В 1921 году в Софии вышел первый сборник евразийцев «Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев», со статьями экономиста П.Н. Савицкого, искусствоведа П.П. Сувчинского, философа Г.В. Флоровского, этнолингвиста Н.С. Трубецкого. Авторы пытались по-новому осмыслить проблему взаимоотношений России и Запада, декларировали «возврат к себе, намерение жить, не отрываясь от своих корней», пытались осознать процессы, происходящие в СССР, через трактовку русской революции как знака рождения новой России. Вскоре от евразийцев отошел Г.В. Флоровский, который стал богословом и подверг евразийцев резкой критике. Евразийские теории развивал философ Л.П. Карсавин. Евразийское учение о государстве разрабатывал специалист в области философии и права Н.Н. Алексеев. Участвовали в развитии идеологии евразийства Д.П. Святополк-Мирский, С.Я. Эфрон, П. Арапов.
Новое учение основывалась на четырёх идеях: 1) Россия – это Евразия, идущая особым путём развития; 2) человечество, культуры и нации являются симфоническими личностями; 3) все идеалы утверждаются на началах Православия; 4) идеальным является идеократическое государство. Анализ показывает, что первый пункт представляет собой попытку соединить несоединимое, второй внедряет философские фикции, третий настраивает на иллюзии, на далеко неправославные представления о роли Православия, четвертый является идеологической манией.
Особость России-Евразии объясняет концепция месторазвития, которая утверждает географическое, культурное и этнографическое единство и особую миссию народов российского мира. Русская нация не сводится к славянскому этносу, ибо в её образовании большую роль сыграли тюркские и угро-финские этносы. Русская нация объединила различные народы в единую многонародную нацию евразийцев, а Евразию – в единое государство – Россию. Традиционную триаду российской ментальности – Православие, самодержавие, народность – евразийцы дополняют триадой: централизация, дисциплина, самопожертвование. В оппозиции и западникам, и славянофилам утверждается серединная евразийская культура, которая не сводится ни к европейской, ни к азиатским культурам, а представляет собой синтез русского и туранского начал. «Совокупность народов, населяющих хозяйственно самодовлеющее (автаркическое) месторазвитие и связанных друг с другом не расой, а общностью исторической судьбы, совместной работой над созданием одной и той же культуры или одного и того же государства, – вот то целое… Оно наделено признаком индивидуального бытия, будучи субъектом истории… Совокупность народов, населяющее это государство, рассматриваемая как особая многонародная нация и, в качестве таковой, обладающая своим национализмом. Эту нацию мы называем евразийской, её территорию Евразией, её национализм – евразийством» (Н.С. Трубецкой). Дух Евразии выражается в исторической эстафете органичного синтеза социального и духовно-культурного единства: империя Чингизидов (первый опыт государственного объединения евразийских народов) – Московское царство – Российская империя – Советский Союз. Невероятное различие этих образований перевешивается тем, что их объединяет, – территорией. Из евразийских представлений следует, что действующим субъектом, объединяющим совокупность народов и создающим целое культуры и государственности, оказывается ни раса, ни народ, а месторазвитие, либо все процессы культурообразования идут на этом месторазвитии совершенно стихийно. На таких же основаниях можно было бы утверждать, что современная североамериканская цивилизация является наследницей индейской, а Стамбул является столицей современных ромеев. Основные концепции евразийцев ограничены натуралистическими преставлениями, что и было одной из причин их заблуждений.
Евразийцы правомерно утверждали, что европейская романо-германская цивилизация не является общечеловеческой и находится в упадке, ведёт человечество в тупик, что подтверждается мировыми войнами и разрушительными идеологиями, которые инициируются на Западе. Все попытки модернизации России по западно-европейским сценариям всегда были и будут разрушительными для евразийских народов. Евразийская критика западноевропейской культуры была во многом справедливой, но в утверждении российской специфики евразийцы впадали в крайности: без татарщины не было бы России, татарщина «не замутила национального творчества. Велико счастье Руси, что в момент, когда в силу внутреннего разложения она должна была пасть, она досталась татарам и никому другому» (П.Н. Савицкий). Евразийцы утверждали, что татарщина, не нарушая русской религиозности, положительно повлияла на жизнь русского народа: татары ввели на Руси общегосударственную почтовую связь и сеть путей сообщения, Русь вошла в финансовую систему монгольского государства, заимствовала строение административного аппарата и военное искусство монголов. «К этому времени относится кипучая творческая работа во всех областях религиозного искусства, повышенное оживление наблюдается и в иконописи, и в церковномузыкальной области, и в области художественной религиозной литературы» (Н.С. Трубецкой). При этом евразийцы игнорируют тот факт, что татаро-монгольское нашествие разрушило до основания большинство цветущих русских городов, истребило огромное количество русских людей, прервало культурный расцвет Руси, где на два века прекратилось каменное строительство, иконопись явно упростилась по сравнению с домонгольским периодом, прервалась традиция высокой культуры аристократии и грамотности городского посада. По существу был уничтожен письменный фонд домонгольской Руси: по оценке современных учёных, до нас дошли только десятые доли процентов от него. Это значит, что не замутившая национального творчества татарщина напрочь уничтожила величайшее культурное достояние эпохи. Из-за симпатий к евразийским концепциям Л.Н. Гумилёв оценивает опустошительное монгольское нашествие как вполне безобидное: «Оставить открытой границу с мобильным противником – безумие; поэтому монголы воевали с половцами, пока не загнали их за Карпаты, ради этого совершили глубокий кавалерийский рейд через Русь». Такой вот «рейд» на два столетия. Да и какая открытая граница – в направлении Китая, Ирана, Европы, и где за Карпатами загнанные половцы? Остатки Золотой Орды, прежде всего Крымское ханство, ещё несколько столетий изнуряли Россию периодическими «рейдами», при которых неоднократно сжигалась и Москва, а ближневосточные рынки работорговли наполнялись русскими пленниками: «Лицемерная дипломатия в сочетании с дерзкими набегами позволили крымским татарам и другим меньшим татарским общинам сохранять угрожающе с военной точки зрения позиции в южной части европейской России вплоть до конца XYIII столетия», – это признаёт директор библиотеки Конгресса США Д.Х. Биллингтон.
По евразийской концепции татары сыграли выдающуюся роль в образовании русской государственности, Московское царство возрождало в новом обличии Золотую орду, когда произошла «замена ордынского хана московским царём с перенесением ханской ставки в Москву» (Н.С. Трубецкой). Русские цари, оказывается, развивали именно татарское государственное устройство: «Московское царство возникло благодаря татарскому игу… По сравнению с крайне примитивными представлениями о государственности, господствовавшими в домонгольской удельно-вечевой Руси, монгольская, чингисхановская государственная идея была идеей большой, и величие её не могло не произвести на русских самого сильного впечатления» (Н.С. Трубецкой). Но сам факт военных побед монголов ещё не свидетельствует о величии их государственной идеи: великое Римское государство разрушили племена варваров, не имеющие никакой государственности. А чингисхановское «великое» государство стало рассыпаться после смерти создателя. Тезис же о примитивности киевской государственности опровергается её расцветом и военными походами киевских князей. Но вопреки историческим фактам, евразийцы убеждены, что само Русское государство сохранилось благодаря татарам: «Сохранение Новгорода в пределах России… во многом – заслуга татар, научивших русскую конницу приёмам степной войны» (Л.Н. Гумилёв).
Как известно, татары были индифферентны к религиям завоёванных стран с более высокой культурой. В этом они схожи с всякими варварами-завоевателями, поскольку язычество и шаманизм вообще не ставит каких-либо религиозных вопросов, требующих напряженного осмысления и отстаивания. Этим и объясняется их веротерпимость, ибо монголы, принимающие ислам, переставали быть веротерпимыми. Николай Трубецкой верно указывал на то, что «Религия верховного хана, единственная религия, мистически обосновывающая его власть, оказывалась в глазах подданных этого хана религией низшей. Постепенно все высшие чины и большинство рядовых представителей кочевнического правящего элемента перешли от шаманизма, либо в буддизм, либо в мусульманство… Но с точки зрения буддизма или мусульманства власть верховного хана оказывалась религиозно необоснованной». Что и было одной из причин распада монгольской империи. Но, в таком случае, в чём высота Монгольской государственности?
Для апологии государственной идеи Чингисхана приходилось преувеличивать значение монгольской религии. В полемике с Николаем Трубецким Лев Гумилёв утверждал, что монголы исповедовали некую религию бон, которая одновременно является и древним поклонением космосу, и теистической системой (одно исключает другое). Гумилёв также убежден, что этика монгольской религии практически не отличается от этики буддизма. В то время как буддизм вообще антитеистичен. При всём этом евразийцы вынуждены признавать и влияние Византии на формирование Русского государства, но в виде некой химеры: «Идеи Чингисхана вновь ожили, но уже в совершенно новой, неузнаваемой форме, получив христианско-византийское обоснование… Так случилось чудо превращения монгольской государственной идеи в государственную идею православно-русскую» (Н.С. Трубецкой). Действительно, совершенно алогичное «чудо»: русская государственность построена на христианско-византийских основаниях, в совершенно неузнаваемой монгольской форме, но, тем не менее, является монгольской. Монголофилия евразийцев является причиной явных искажений и русской, и монгольской истории: оказывается, война 1812 года «была выиграна в значительной мере за счёт монгольских традиций (партизанской войны)» (Л.Н. Гумилёв).
С другой стороны, евразийцы признают, что «Иноземное иго воспринято было религиозным сознанием как кара Божия за грехи» (Н.С. Трубецкой). Что тоже было благом для Руси, ибо такие эпохи свидетельствуют «о глубинном потрясении духовной жизни нации, создают духовную атмосферу, благоприятную для выковывания нового национального типа, и являются предвестниками начала новой эры в истории нации» (Н.С. Трубецкой). Но зло, являющееся наказанием Божиим, не перестает быть злом, добро же состоит только в сопротивлении ему: «Обогащает не само зло, обогащает та духовная сила, которая пробуждается для преодоления зла» (Н.А. Бердяев). Все достижения Руси были не благодаря, а вопреки монголо-татарскому нашествию, в том числе и опыт разнообразной борьбы от татарщины, и объединение во имя общей защиты.
Тезис о татарских истоках русской государственности обосновывается евразийцами натуралистически: русские цари присоединяли те земли, которые ранее принадлежали монгольской империи. Отсюда и нарушение исторической логики, и многие фактические исторические натяжки евразийцев. Чингисхан впервые осуществил великую историческую миссию: «Евразия представляет из себя некую географически, этнологически и экономически цельную, единую систему, государственное объединение которой было исторически необходимо… С течением времени единство это стало нарушаться. Русское государство инстинктивно стремилось и стремится воссоздать это нарушенное единство и потому является наследником, преемником, продолжателем исторического дела Чингисхана» (Н.С. Трубецкой). Но «после того» не означает «поэтому». Освоение огромных территорий русским народом мотивировалось, конечно же, совершенно иным. Присоединялись те территории, которые являлись источником непрерывной смертельной опасности для Руси (Казанское царство, Астраханское ханство, Крымское ханство), либо в Российскую империю входили народы, получающие защиту российского государства (Грузия, Армения, территории Казахстана, Финляндия), либо осваивались территории, не имеющие государственности и культурного развития (Урал, Сибирь). Поэтому Россия никогда не претендовала на монгольское «наследие» в Центральной Азии, Китае и в самой Монголии, русский народ колонизировал огромные пространства, которые не имели никакого отношения к Монгольской империи – Север евразийского континента, Аляску, Русскую Калифорнию.
Лев Карсавин развивал основополагающую для евразийской теории концепцию симфонической личности как единства многообразия, в противоположность европейскому индивидуализму, где личность является самодостаточным социальным атомом. Индивид становится личностью в органичном единстве с целым – семьёй, сословием, классом, народом, человечеством, которые, в свою очередь, являются симфоническими личностями. Объективацией симфонической личности является культура: «Культура – органическое и специфическое единство, живой организм. Она всегда предполагает существование осуществляющего себя в ней субъекта, особую симфоническую личность» (Л.П. Карсавин). «Наряду с частночеловеческими личностями существуют личности многочеловеческие – как частнонародные, так и многонародные… Каждая личность есть (фактически или потенциально) индивидуация другой, более «объемной» личности. Существует как бы особая иерархия личностей – по признаку вхождения их друг в друга» (Н.С. Трубецкой). В данном случае подменено понятие: личностью по определению может быть только индивидуальная субстанция, личностями являются Ипостаси Божественной Троицы, Которые являют Собой Собор Святой Троицы. Карсавин и Трубецкой неправомерно расширяют понятие личности на множественные образования, сообщества, которые действительно являют собой живой организм. Другое дело, что человеческий индивидуум становится личностью в той степени, в какой обретает соборное единство с человеческим сообществом: семьей, народом, человечеством. Таким образом, либо соборный живой организм, либо индивидуальная личность. Всякая философская ошибка не только влечёт теоретические заблуждения, но и порождает ложные жизненные установки. Утверждение существования личностей разных уровней и различных природ размывает субстанцию личности как таковой, при этом человек оказывается одним из уровней космической иерархии личностей. Концепция симфонической личности гипертрофирует значение коллективного за счёт умаления роли человеческой личности, что дало философское оправдание тоталитарным теориям.
Евразийцы считали, что Православие, соборно единящее всех верующих, является средоточием не только русской, но и всей евразийской культуры. Православие является подлинно вселенской религией и единственно верным истолкованием христианства, поэтому весь мир призван стать православным. Евразийские представления о Православии соединяли верные, но тривиальные суждения с ходульными концепциями, ибо их мысль не достигла воцерковлённости. Натуралистическое сознание евразийцев неспособно понять сакральное значение Церкви, почему они и пытались строить на Православии политическую концепцию тоталитарно-теократического государства.
К порочным выводам привела евразийская концепция симфонической личности в учении об идеократическом государстве. Развивая концепцию всеединства Владимира Соловьева, Лев Карсавин заменяет соловьевское понятие теократии (как выражения идеала всеединства на земле) понятием идеократии – власти идеи как высшей формы самореализации симфонической личности – суперличности. Государство нового типа – идеократия – объединяет все внецерковные сферы евразийского мира, стремится стать Церковью, Градом Божиим. Для достижения этого идеала государство призвано ограничивать свободу-произвол человека и выстраивать жизнь силой и принуждением. Носителем идеократии является демократический правящий слой, который отбирается из народа и выражает общенародную идеологию. Но, несмотря на слитность с народом, правящий слой вынужден обуздывать неизбежную стихийность и деструктивность народных масс, для чего сам должен подчиниться жёсткой дисциплине, стремиться к сохранению чистоты рядов и общего мировоззрения. Идеология же государства является абсолютным авторитетом и не подлежит критике, поэтому в идеократическом государстве не допускается какое-либо инакомыслие. Но идеология создаётся идеологами, культ которых неизбежен в таком государстве. Таким образом, евразийская идеократия представляет собой очередную социальную утопию, историческая реализация которой неизбежно приводит к кровавому тоталитаризму.
Евразийцы многое в своей концепции идеократии списывали с большевистского режима, хотя и оговаривались, что сталинизм испорчен коммунистической идеей прозападного типа. Считая коммунистов бессознательными исполнителями воли хитрого Духа истории, они наивно надеялись перехитрить его и использовать структуры большевистской власти для вытеснения коммунистической идеологии православно-евразийской идеологией. Не имея мистического опыта воцерковленности сознания, евразийцы как-то не заметили, что хитрым духом истории может быть только известный персонаж – дух лжи, но никак не Провидение Божие. К тому же учение о диктатуре православно-евразийской партии, заменяющей диктатуру коммунистической партии, противоречит евразийской концепции о едином месторазвитии как доме всех народов Евразии, многие из которых далеко не православны.
Евразийцы противопоставляли идеократию безответственным факторам демократий: «Одною из основ евразийства является утверждение, что демократический строй современности должен смениться строем идеократическим… Под идеократией разумеется строй, в котором правящий слой отбирается по признаку преданности одной общей идее-правительнице… Идеократическое государство имеет свою систему убеждений, свою идею-правительницу (носителем которой является объединенный в одну-единственную государственно-идеологическую организацию правящий слой) и в силу этого непременно должно само активно организовать все стороны жизни и руководить ими. Оно не может допустить вмешательства каких-либо не подчиненных ему, неподконтрольных и безответственных факторов – прежде всего частного капитала – в свою политическую, хозяйственную и культурную жизнь и потому неизбежно является до известной степени социалистическим… Готовность жертвовать собой ради идеи-правительницы здесь является одним из основных селекционных признаков правящего слоя… Идеей-правительницей подлинно идеократического государства может быть только благо совокупности народов, населяющих данный автаркический особый мир… связанное с понятием идеократии требование планового хозяйства и государственной регулировки культуры и цивилизации… При идеократическом строе должны будут исчезнуть эти последние остатки индивидуализма, и человек будет сознавать не только самого себя, но и свой класс, и свой народ как выполняющую определённую функцию часть органического целого, объединённого в государство. При этом следует подчеркнуть, что всё это должно быть не только теоретически принято, но и глубоко осознано и заложено в психику человека грядущей идеократической эпохи» (Н.С. Трубецкой). Понятно, что здесь без расстрельного пафоса большевиков сформулированы те же идеалы тоталитарной утопии и тотального духовного рабства. Более того, и советский, и гитлеровский режимы ещё далеки от идеала евразийцев, и «Европа к подлинной идеократии может прийти лишь после кровавых и глубоких потрясений» (Н.С. Трубецкой). Естественно, что «с разных точек зрения идеократическому государству необходима автаркия Автаркия – греч. «самодостаточность» – независимость от внешнего мира.» (Н.С.Трубецкой), то есть железный занавес, который неизбежно обрекает страну на деградацию, что и подтвердилось крахом советского коммунизма в 1991 году.
Действительно, первопричиной всех тоталитарных режимов XX века было помрачение умов европейских интеллектуалов. Прав был Н.А. Бердяев, констатируя: «Учение о симфонической личности глубоко противоположно персонализму и означает метафизическое обоснование рабства человека». Антиперсоналистическая метафизика всегда порождает античеловеческие идеологии. Панлогизм Гегеля дал философское «добро» на умаление достоинства личностного бытия, его диалектический идеализм закономерно породил диалектический материализм. Умаление личности человеческой за счёт «личностей» коллективных оказалось не безобидным и у евразийцев: их идеократия принимает свирепо тоталитарный характер. Идеократическое государство по существу является не чем иным, как государством евразийского фашизма. Знаменательно, что на русской почве – это единственная развитая фашистская концепция, и та носит «интернациональный» характер.
Можно согласиться с прот. Георгием Флоровским: «Судьба евразийства – история духовной неудачи. Нельзя замалчивать евразийскую правду. Но нужно сразу и прямо сказать, это – правда вопросов, не правда ответов, правда проблем, а не решений. Так случилось, что евразийцам первым удалось увидеть больше других, удалось не столько поставить, сколько расслышать живые и острые вопросы творимого дня. Справиться с ними, чётко на них ответить они не сумели и не смогли. Ответили призрачным кружевом соблазняющих грез… В евразийских грёзах малая правда сочетается с великим самообманом… Евразийство не удалось. Вместо пути проложен тупик». Поставив вопрос об историческом и этнокультурном своеобразии России, евразийцы полностью лишили её подлинного историко-культурного своеобразия, подменив историческую Россию химерой Евразии. В своих духовных исканиях евразийцы не смогли освободиться от мифотворчества в сознании русской интеллигенции: их сил хватило на то, чтобы отказаться от иллюзии «русского Запада», но взамен они построили миф «русского Востока». Исход к Востоку оказался исходом к новой утопии, по-прежнему нацеленной на разложение русской православной цивилизации.
Евразийское движение прекратило существование в середине 30-х годов из-за явного утопизма. Но в конце XX века идеи евразийства становятся в России вновь привлекательными. В 70-е годы формируется своеобразное «неоевразийство», выражавшееся в характерной протуранской оценке истории и перспектив России. Эти настроения охватывали широкий идейный спектр: идеологов просоветского неоимпериализма и авангардистов («Азиопа» И.Бродского) объединяло неприятие исторической России. Материалистическая философия истории и теория этногенеза Льва Гумилёва развивали евразийские подходы, его произведения замутняют русское историческое и национальное сознание. Распад СССР и социалистического лагеря, идеологическая и военно-политическая экспансия Запада на территорию «Евразии» в девяностых годах стимулировали интерес к евразийским концепциям как возможной исторической альтернативе. Для многих сегодняшних политологов, сознание которых сформировалось в коммунистической идеологии, химера евразийства оказывается привлекательней и понятней, чем реальная тысячелетняя русская история и православная культурная традиция. Так, например, актуальность евразийства видит один из авторов «Новейшего философского словаря»: «Основными характерными чертами идеологии, теории и практики общественного и государственного строительства современного Евразийства (во многом созвучного Евразийству “классическому”) правомерно полагать следующее: 1) признание сильного государственного властного начала обязательным источником и двигателем социально-экономических реформ, осуществляемых в интересах большинства населения; 2) отказ от политической конфронтации “на местах”, формирование структур исполнительной власти “сверху вниз”; 3) возложение ответственности за основной массив стратегических решений вкупе с “направленностью и духом” законодательных инициатив на всенародно избираемого главу государства; 4) наделение представительных органов функциями-правами детальной проработки и канонизирования персонифицированных решений лидера нации и государства; 5) ориентация на гармоничное сочетание государственной и частной собственности, не допускающая подмену практики регулярных волеизъявлений и актов политической воли лидера государства по проблемам общенациональной значимости – осуществлением политических программ в интересах различных финансово-экономических групп; 6) приоритет интересов сотрудничающих общественных групп в противовес неограниченным индивидуальным потребностям асоциальных индивидов; 7) стремление к достижению сбалансированности между нравственными ценностями и “чистой” экономической целесообразностью; 8) доминирование Православия как религии, органично интегрирующей значимую совокупность догматов евразийских региональных вероисповеданий и т.д. Пафос концепции Евразийства – мечта о едином “богочеловеке”, о всеедином человечестве – противостоит в начале 3 тысячелетия процессам “американизации” мира»… Определённые центростремительные тенденции в геополитическом пространстве Евразии рубежа 20-21 вв. как результат усилий ряда политических деятелей, ориентирующихся в своей активности на принципиально нетрадиционный обновленческий пафос 21 столетия, демонстрируют глобальный потенциал идеи Евразии» (А.А. Грицанов).
В общем, логика очевидна: всё благое в глазах автора – это евразийское, а плохое – от врагов евразийства. Понятно, что прекраснодушные политологические декларации отражают, прежде всего, реакцию на разрушительную либерал-большевистскую политику девяностых годов, на её принципиально нетрадиционный обновленческий пафос, на процессы американизации мира. Но современным мыслителям хватает исторического сознания только на то, чтобы дотянуться до евразийцев, при этом, не разобравшись даже в их учении. В результате строится очередная утопия. Ни в истории евразийского континента, ни у самих евразийцев нигде не было ни всенародно избираемого главы государства, ни формирования структур исполнительной власти сверху вниз, ни таких представительных органов с такими функциями, тем более никаких олигархов – финансово-экономических групп. Практически ничего из провозглашенных принципов, тем более – ориентации на гармоничное сочетание государственной и частной собственности, невозможно найти ни в какой туранской культуре Евразии. Хотя кое-что из сказанного можно было бы обнаружить в истории русской государственности. Но взгляд вглубь российской цивилизации перекрыт русофобской цензурой сознания. Когда же рассуждается о чём-то из русской истории, то за гранью реальности: никто из православных не способен признать доминирования Православия как религии, органично интегрирующей значимую совокупность догматов евразийских региональных вероисповеданий. И вряд ли кто из представителей региональных вероисповеданий – ислама, иудаизма, буддизма, шаманизма – согласится, что совокупность их догматов интегрируется Православием. Утверждать этакое – значит ничего не понимать ни в религии, ни в истории. Впрочем, утопия исключает историю.
Сегодня кого-то евразийство привлекает постановкой актуальных проблем. Евразийский подход созвучен атмосфере современной эпохи, в которой распространены глубинный натурализм и нечувствие к сакральным основам жизни, сочетание прагматических приоритетов с идеоманией. Евразийство соблазнительно для некоторых русских людей похожестью на русскую соборность, православных оно привлекает декларированием православной идеи, самолюбие нерусских народов тешит микшированием русского и туранскими приоритетами. При этом разными группами используются отдельные фрагменты евразийского учения, без осознания его духовных и мировоззренческих оснований. Показательна в этом отношении книга «Евразийская цивилизация» И.Б. Орловой, в которой говорится о российской истории и современности много важного, но всё это без всяких оснований квалифицируется как «евразийское». Автор считает, что «кратко современную евразийскую идею можно сформулировать так: Благо совокупности народов, населяющих евразийский мир. Самобытное неподражательное развитие. Модернизация без вестернизации». Подобные вполне разумные суждения о российской истории нередки в русской мысли, но они никак не проистекают из евразийской идеи.
Историческая память современных евразийцев не способна дотянутся до базовых ценностей русской цивилизации, они видят Россию только через призму мифической «Евразии». Но даже при этом невозможно не обнаружить некоторые реальные явления. Современные евразийцы солидарны со своими классиками в отстаивании самобытности различных цивилизаций и культур, в утверждении единства исторической судьбы евразийских (то есть российских) народов, в критике западноцентризма, навязывающего унифицированную мировую цивилизацию. О главном же у первых евразийцев – о новом идеократическом соборном организме – в наше «демократическое» время – ни слова. В целом можно сказать, что евразийский эклектический мираж имеет некоторое отношение к реальной истории, но не схватывает главного в ней, что, очевидно, соответствует сумеречному сознанию эпохи. Большинство же современных «евразийцев» пользуют евразийство как осознанную альтернативу возрождению русского государствообразующего народа, а значит для борьбы с возрождением российской культуры и государственности. Так евразийство оказалось соблазном на пути национального исторического сознания к реальной России: химера «Евразии» перекрывает путь к постижению Православия как стержня русской культуры и истории.
Сегодня евразийцами называют себя люди с разными мировоззрениями и политическими позициями. «Новое евразийство объявилось во властных структурах России не как философское течение, обращённое к наследию старых евразийцев, а как поверхностное обоснование интеграционных инициатив в рамках СНГ. Прежде всего, это была инициатива номенклатуры постсоветского Востока, ощутившей свою ненужность ни Западу, ни традиционному Востоку, почувствовавшей внутриполитическую несостоятельность. Инициатива нашла отклик среди ищущих своё лицо (точнее – новую маску) политиков России… Если говорить о действительных источниках популярности евразийских идей, то, скорее всего, они связаны с чувством самосохранения, обострившимся у правящих группировок стран СНГ в процессе разложения государственности в этнических улусах постсоветской выделки» (А.Кольев).
Можно выделить некий инвариант неоевразийской мифологии, соотнося его с первоначальным евразийством.
Во-первых, все евразийцы пытаются обрести цивилизационную самоидентификацию через понятие «Евразия», понимаемое как самобытное историческое и геополитическое пространство – концепция континента-родины, единой для всех народов. Но в одних случаях евразийцы говорят о территории дореволюционной России или Советского Союза, в других в «Евразию» включают и Китай, и Индию, и Средний Восток. То есть территориальная идентичность в евразийских концепциях отсутствует, тем самым отсутствуют всякие основания для поисков подлинной самоидентификации.
Во-вторых, утверждается, что существует некая евразийская цивилизация. Хотя нет ответов на вопросы: какой язык является носителем этой цивилизации, какую территорию она занимает, какова её культурная типология?
В-третьих, старые евразийцы – этатисты, они пытались в формах и традициях государственности найти незыблемые исторические ценности. Но поскольку они не ощущали реального исторического субъекта – народа государствообразователя в России, то их государственность утопична: в прошлом они видели Чингиз-Московию, в современности насаждали идеократию. Неведома евразийцам и та истина, что государство не самодостаточно, но является только историческими одеждами народа, защищающими национальный организм. Без народа-носителя государство – ветошь. Неоевразийцы и пытаются найти мифические основы для своего мировоззрения, балансируя на осколках разрушенной российской государственности.
В-четвертых, утопический этатизм евразийцев вынуждал их к апологии большевиков, якобы воссоздавших российскую государственность в «великом» Советском Союзе. При этом игнорировался тот факт, что сталинский режим был самым людоедским в мировой истории, причём «потреблял» более всего население своей страны; к тому же коммунистический режим привёл государство и страну к катастрофе девяностых годов XX века. Сегодняшние евразийцы стыдливо замалчивают сталинскую тематику.
В-пятых, утверждалось, что евразийский «материк» и евразийская цивилизация противостоят мировой экспансии западной цивилизации. Надо признать, что евразийцы во многом справедливо критиковали западную цивилизацию, но мировоззренческие основания для адекватного восприятия атлантизма очевидны и без евразийского синдрома. Военная и духовная экспансия Запада осуществлялась не на мифическую Евразию, а на православную Россию. Современные евразийцы в противоположность отцам-основателям ищут консолидированные формы вхождения в Европейский дом.
В-шестых, евразийцам присуща монголофилия, неоевразийцам – тюркофилия, то есть преувеличение исторической роли нерусских народов России. Делается это для умаления исторической роли русского народа, вплоть до русофобии. Ныне эти взгляды подкрепляются убеждением, что русский этнос вымирает, а тюркский, исламский, напротив, увеличивается численно и набирает пассионарность.
Евразийские концепции используются в основном теми, кто сознательно или неосознанно стремится легализовать превращение русской государственности – России, в «многонациональную», а, по сути, в тюркскую государственность – Евразию. Новая утопия навязывается действительности, что неизбежно приведёт к очередной исторической катастрофе. Если же исходить из исторических реалий, то понятие «Евразия» правомочно и полезно употреблять только для обозначения геополитического пространства, которое не может быть каким-либо субъектом исторического действия. Таковым историческим субъектом на евразийских пространствах является русский народ. В русский многонациональный народ через обряд православного крещения, через присоединение к русской культуре и русскому языку входило множество народов, народностей и отдельных представителей других этносов. Русский народ всегда являлся государствообразующим, он создал русскую культуру и русскую православную цивилизацию. Вместе с тем, русский народ строил не национальное государство, а огромную многонациональную империю, сохранившую все её народы. Наряду с цивилизационно образующей русской культурой и благодаря ей в России развивались многие национальные культуры. Но только присоединение к русской культуре выводило российские народы к евразийским и мировым измерениям. Русский народ-государствообразователь является созидательной основой российской нации, так же как русская православная цивилизация – стержнем самобытной российской цивилизации.
Таковы исторические реальности. Никакого евразийского народа или евразийской цивилизации никогда не существовало на евразийском континенте; в лучшем случае они могут быть художественными образами, в большинстве своём – разрушительно-утопическими мифами. Другое дело, что современное российское государство может входить в блоки в тех или иных формах с различными государствами евразийского континента и создавать «Евразийский союз» либо «Евразийское сообщество». Все формы региональной интеграции весьма полезны и создают возможности сопротивления негативным тенденциям глобализации. Но плодотворные «сообщества» и «союзы» доступны только тем народам и государствам, которые обрели свою историческую идентичность.
Таковая может исходить только из того непреложного факта, что сегодня в многонациональной России русских восемьдесят пять процентов, то есть больше, чем французов во Франции, которая считается мононациональной страной. Подлинное российское возрождение пролагается через русское национальное возрождение – духовное (православное), культурное, государственное. Жизненный интерес каждого народа России в том, чтобы возродилось Российское государство, которое только и может предоставить возможность для дальнейшего существования и культурного развития всех народов России. Жизненный интерес представителей всех региональных и общероссийских элит в том, чтобы возродилась российская государственность, в пределах которой может реализоваться и карьера, и служение, и личные интересы. Без единой России все её губернии и республики будут превращены в аморфные территории, колонии индустриальных стран, а все элиты – в раболепных аборигенов. Отсюда понятно, что подлинный жизненный интерес всех без исключения российских народов и всех элит состоит в национальном пробуждении русского народа-государствообразователя, являющегося стержнем российской нации. Ибо, повторяем, русский народ тысячелетие отстраивал государство для всех народов России, и нет никаких исторических оснований и сегодня подозревать его в самовозвеличении и национализме. Русский народ всегда был и остается многонациональным, соборным, веро- и национально терпимым. (Таковая позиция, выражающая стремление к национальному согласию на евразийских просторах России, может называться и евразийством).
Очевидно, какой ответ на современный исторический вызов соответствует жизненным интересам народов России: либо воссоздавать историческую российскую государственность на основе русского национального возрождения, либо насаждать химерическую «Евразию», расчищая площадку для хозяев нового мирового порядка. Не случайно противники России активно навязывают понятие «Евразия», так же как в СССР понятие «советское» использовали для вытеснения всякой памяти о российском, о русском.
В этих условиях, когда большинство общества проникается религиозными, культурными, историческими ценностями тысячелетней русской православной цивилизации, когда налицо признаки национального возрождения и пробуждения жизненной энергии русского государствообразующего народа, который начинает сознавать свою национальную идентичность, с верхов власти исходят предложения новой национальной идеи – евразийства. Есть ли для этого какие-то объективные основания? Где вы видели евразийский патриотизм, евразийское религиозное возрождение, евразийскую идентичность? Только в утопиях публицистов, которые спекулируют на невежестве элит, или в химерах политиков, которые пытаются на них въехать во власть. Понятно, когда Нурсултан Назарбаев объявляет Астану (исторически Акмолинск – Целиноград) столицей Евразии, – как ещё удовлетворить амбиции человеку, которому Горбачев обещал пост руководителя правительства мировой державы, и с другой стороны, как ему отстраивать казахскую государственность, в которой около половины населения – русские. Но зачем тысячелетней России обращаться в химерическую Евразию? Покровители евразийства из властных структур исходят из того «очевидного» факта, что рождаемость и жизненная энергетика (пассионарность) русского народа падает, а мусульманских народов (особенно татар) возрастает. Отсюда «добросердечное» предложение: давайте спасать державу и заранее готовить новый государствообразующий этнический массив, ибо через пятнадцать-двадцать лет Россия приговорена быть страной с нерусским большинством. По существу современные апологеты евразийства являются цивилизованными и сладкоголосыми гробовщиками русского народа – под аккомпанемент евразийской идеи.
«Самый многообещающий путь к установлению в России авторитарного национализма может дать обновленный вариант евразийского движения» (Д.Х. Биллингтон). Подобные инициативы власти не отвечают жизненным интересам русского большинства населения страны, вряд ли согласного на роль вымирающего, равно как и не способны мобилизовать нацию перед угрозой эпохальных вызовов. Тем не менее, эта утопия может быть внедрена насильственно, но тогда её ждет будущность утопических проектов ХХ века. Если режим начнёт развиваться в сторону евразийского этатизма, то основные перспективы очевидны. Власть временно консолидируется – за счёт чиновничьего и силового ресурса. Новая идеология станет прикрытием шкурных интересов нового правящего слоя, обществу же будет отведена роль молчаливого большинства. В этих условиях не приходится говорить о культурном, политическом и экономическом процветании страны. Россия на долгие годы будет приговорена к стагнации, которая закончится её распадом. Вряд ли пробуждающееся общество молчаливо согласится с таким развитием событий. Ибо оно быстрее, чем власть, восстанавливает свою историческую идентичность.
Яновщина
Статья о книге А. Янова «Русская идея и 2000-й год» написана в 1988 году, сегодня она не менее актуальна, ибо выявляет архетипы русофобии. Многие бедствия последних двадцати лет являются результатом того, что яновская фобия – ненависть и боязнь России, стремление разрушить её основы в утопических прожектах, – будто сошла со страниц в жизнь. В «либеральной» перестройке, в ельцинизме и его поддержке с Запада, в отношении Запада к России в «оранжевых» революциях и войне с Южной Осетией в можно увидеть ту ненависть к России и русским, которая красочно представлена в «яновщине».
Национальный вопрос возжигает души людей не только в России. Особенно болезненным оказывается русско-еврейский вопрос, который переплетается с проблемой Россия и Европа. Мнения здесь крайне поляризуются. С одной стороны, можно слышать, что еврейский народ сыграл исключительно созидательную, цивилизаторскую роль в русской истории и культуре («Пора признать, что русская интеллигенция давно является по составу собственно еврейской»), а русскому народу изначально присуща разрушительная стихия, либо аморфность характера, и потому он нуждается в дисциплинирующей, организующей внешней силе – Запада либо еврейства. В другом лагере убеждены, что всё зло в России – от евреев и Запада, а русский народ является невинной жертвой.
Накал этих позиций может достигать яростных фобий. Националистически пораженное сознание всегда шизоидно, зациклено, отчуждено не только от «враждебной», но и корней собственной культуры. Наши западники с подозрением и осуждением относятся ко всяким проявлениям русского национального возрождения, не признавая за ним творческую самобытность, а, значит, отрицая либеральные основы европейской культуры – индивидуальность, независимость личности и суверенитет нации. В свою очередь, многие патриоты имеют смутные представления о русской культуре и истории. Ярким примером этого являлись воззвания «патриотической» организации «Память», где в восьмидесятые годы прошлого века на идеологическом жаргоне худшей пробы велась борьба за чистоту русского языка.
Книга А. Янова «Русская идея и 2000-й год» имеет форму научной монографии: типичное для советских диссертаций трехчастное деление материала (введение, содержание, заключение), указатель имён, предметный указатель, таблицы… В «Предварении» сообщается, что книга «написана о будущем и для будущего России, а возможно, и всего мира, но не с позиции пророка, а с позиции ученого и гражданина». На обложке изображена икона Иоанна Предтечи с венцом из… советского герба. Надо понимать: предтечей чего является русская идея?
Вначале книга ошеломляет интеллектуальным бесстыдством. Автор позволяет себе такое, что неприемлемо было даже при коммунистическом тоталитаризме. Графики и схемы, которыми для научной убедительности насыщена книга, по существу могут быть отнесены к чему угодно и поэтому не имеют отношения ни к какой реальности, кроме самих графиков и схем. Трудно поверить, что автор идёт на явные передержки, алогизм, подтасовки, ложь – не боясь разоблачения. Но затем становится понятно, что текст связан определённой эмоциональной логикой, которая придаёт ему некоторую убедительность, если читатель не углубляется в смысл. К сожалению, листателей газет (выражение Марины Цветаевой) гораздо больше, чем вдумчивых читателей. На обывательское восприятие и рассчитана книга Янова.
Что же означает русская идея с научной и гражданской позиции? Взяв в руки книгу под названием, скажем, «немецкая идея», мы, естественно, рассчитываем найти анализ общенационального идеала, синтетически отражающего сложную судьбу и культуру немецкого народа. Если при этом национальную идею трактовать как совокупность всех идеалов, которые когда-либо были распространены или влияли на историческое самоопределение народа, то в «немецкую идею» наряду с достижениями национального гения вошли бы и его грехи, ошибки и падения. Но никому не пришло бы в голову сводить «немецкую идею» к национал-социализму. По отношению к немецкому народу это было бы некорректно (так же как по отношению к англичанам, французам, испанцам, американцам…, то есть к любому народу). Но по Янову совершенно недопустимое по отношению ко всем народам, обязательно по отношению к русским. Это основной «научный» постулат яновского исследования.
К примеру, одно из определений Яновым предмета изучения: «"Русская идея", как я называю вслед за Бердяевым теоретическое ядро идеологии "русской новой правой", возникла примерно в то же время, что и марксизм – теоретическое ядро большевистской идеологии, то есть в 1830-1850-е гг.» Создана эта русская идея была славянофилами. В книге Н.А. Бердяева «Русская идея» славянофилам посвящена часть одной из десяти глав. Во всех остальных описывается широкий спектр философских, культурных и общественно-политических течений в России XIX – нач. XX века. Поэтому, если идти вслед за Бердяевым, то автору надо бы включить в русскую идею и А.С. Пушкина, и В.Г. Белинского, и Т.Н. Грановского, и А.И. Герцена, и Н.В. Гоголя, и Л.Н. Толстого, и А.И. Желябова, и Г.В. Плеханова, и Вл.С. Соловьева, и С.Л. Франка… В том числе и многих из тех, кого Янов противопоставляет русской идее. Так что прием вслед за – может означать только науку фальсификации.
Из приведённой цитаты следует, что большевизм есть нечто постороннее русской идее, поскольку основан на интернациональном марксизме. Но это не мешает автору уверять в том, что большевизм является воплощением именно русской идеи, историческая поступь которой предельно проста: Грозный-Петр-Сталин.
Особого рода «диалектическая логика», «снимающая» всякие, здесь же нагораживаемые противоречия, позволяет автору утверждать, что русская идея есть всё отрицательное, отвратительное, что было в русской истории: «Русская идея» представляет не Россию Пушкина и Толстого, но от века враждебную ей Россию Пуришкевича и Союза русского народа». Если не русской, то какой национальной идее принадлежат Пушкин и Толстой – известно, очевидно, только Янову.
Порочность русской идеи – в вековечной религиозности. По Янову, признак религиозности сам по себе является отрицательной характеристикой: достаточно указать на религиозные истоки какой-либо позиции, чтобы стала очевидной её несостоятельность. Исторически правы, считает Янов, те, кто «не ожидал от человека духовного возрождения или нравственной революции. Идея возрождения добродетели, способной впоследствии нейтрализовать порок, оказалась бесплодной мечтой, способной лишь увековечить деспотизм». Идея борьбы в мире «сил метафизических: Бога и сатаны» Янову представляется параноидальной. Соответственно к паранойе придётся отнести большую часть мировой философии, озабоченной более всего именно этой метафизической проблемой. Надо сказать, что метод, который можно было бы назвать «само собой разумеется», – один из наиболее употребимых в «научном» арсенале Янова. По чтении книги становится ясным, что за наукообразными формами скрывается личное отношение Янова к «чёрной туче русофильства» и русскому Православию. Это отношение и движет пером автора. Так, пытаясь доказать, что русские патриоты оказывали сильное воздействие на формирование брежневского политического курса, Янов пишет: «Терпение Брежнева по-прежнему испытывали колокольным звоном и церковными куполами».
В голове «ученого» скачут такие зайцы, что не сразу удалось уловить, что он называет русской идеей, ибо всё, чем она характеризуется, имеет либо очень отдаленное отношение к русской культуре и истории, либо не имеет никакого отношения. Наконец, на каком-то этапе чтения становится понятно, что Янов русской идеей называет собственно антизападные, антиевропейские, а значит и антиеврейские идеи, высказанные некоторыми малоизвестными авторами, как в дореволюционной России, так и в СССР. Чтобы придать убедительность такой характеристике, Янов фальсифицирует отдельные высказывания известных русских мыслителей, писателей, общественных деятелей. Отсюда берутся факты и обобщения, которые никому до Янова и кроме Янова не приходили в голову. Так выстраивается фантасмагория на тему России и её культуры. Я предлагаю читателю рассмотреть некоторые звенья этого вьющегося пути, чтобы обнаружить мотивы такого «творчества», которое приобретает и надындивидуальные черты.
«"Русская идея", – пишет Янов, – возникла в разгар диктатуры Николая Первого». Если легитимный император называется диктатором, то почему бы его правление не назвать «культом личности»? Такое игнорирование исторического контекста было бы некорректно где угодно, но, оказывается, не в России: «Как видим, идеология политического идолопоклонства (культ личности, говоря современным языком) была не менее реальным фактором русской культурной жизни в 1830-е гг., нежели в 1930-е». Невоздержанность Янова в смешении эпох и понятий порой ошеломляюща: «Диссидентский национализм считал в прошлом веке – и считает сейчас – истеблишментарный национализм (в данном случае советский патриотизм) официальной ложью. Это обстоятельство не помешало ему самому, однако, превратиться в официальную идеологию режима в эпоху контрреформ Александра Третьего».
Такого рода «принципы» позволяют автору утверждать, что русская идея породила и все общемировые формы зла: «В 1881г. начала эру массовых еврейских погромов в современной истории…, создала первую в мире массовую протофашистскую партию». Дальше – больше. Некто Уолтер Локарт, считает Янов, «с документами в руках доказывает, что сама идея антибольшевизма, ставшая центральным тезисом нацистской идеологии и пропаганды и отождествившая коммунизм с мировым еврейством, внушена была Гитлеру русскими эмигрантами». «Русская идея» «при последнем своём издыхании благословила Гитлера на крестовый поход против России и Европы». Таким образом, духовными предками Гитлера оказываются не кто иные, как Киреевский, Хомяков, Аксаковы!
По яновской «диалектической» логике порождённые русской идеей большевизм и гитлеризм вовсе не исключают друг друга. Это, так сказать, «тезис» и «антитезис», которые непременно сольются в грядущем синтезе: «Не поняв смысла и силы "русской идеи"», – читаем в «Предуведомлении», – «Запад… будет застигнут 2000-м годом врасплох, точно так же, как, не поняв в своё время силы большевизма, он был застигнут врасплох 1917 годом». Пафос всего творчества Янова направлен на то, чтобы пробудить мир от наивного благодушия перед грозящей ему смертельной опасностью «русского православного фашизма».
Какие, по Янову, силы выражает «русская идея», каково содержание идеи, готовящей миру апокалиптический конец? «Феномен русского национализма означает… старинную, мощную и привлекательную идеологию, традиционно противостоящую русскому либерализму (западничеству)». Россия и русская культура несут в себе только отрицательные начала, слепые стихии саморазрушения и гибели. Это-то всё и выражает «русская идея». Всё положительное созидалось в России на основе отказа от самого себя, ибо собственно русский путь – это опасная для мира утопия. В России «реформы всегда были попыткой "присоединиться" к цивилизации, а контрреформы всегда пытались увековечить разрыв России с цивилизацией». Необходимо, призывает Янов, «постичь русскую историю как вековечную не утихающую борьбу реформы, стремящейся к разрушению русского средневековья, и контрреформы, стремящейся к его увековечению». «Русское средневековье» – это «русский национализм, который может быть только антизападным и антиеврейским».
Постичь же русскую историю можно только с позиций такой вот «диалектической спиралеобразности»: «Мои центральные гипотезы: а) политическая система, утвердившаяся в России в результате первой контрреформы ("революции сверху") Ивана Грозного в середине шестнадцатого века, развивается не поступательно, а спиралеобразно; б) на каждом витке исторической спирали приходится начинать своё развитие заново, естественно, проходя при этом все этапы, которые прошли аналогичные течения в предыдущем историческом витке». Мрачные средневековые стихии в России («традиционная отсталость русской политической культуры») оказались непреодолимыми, потому русская история может быть объяснена только на основе «представления о русской политической доминанте… как о серии исторических катастроф. Я называю их контрреформами».
Естественно возникает вопрос: «Почему Россия оказалась единственной в Европе страной, которую ни одна реформа на протяжении столетий не привела к политической модернизации? Почему все без исключения русские реформы были раньше или позже обращены вспять?». «Научный» ответ гласит: «Автократия замкнула Россию в своего рода исторической ловушке, из которой она не может, как свидетельствует всё её прошлое, выбраться самостоятельно – без интеллектуальной и политической поддержки мирового сообщества».
Приведен и наглядный график исторической ловушки. На нём мы видим, что Россия пережила три глобальных перелома от реформ к контрреформам – в 1560 г., 1818 г., 1964 г. Линии контрреформ (на графике изображены идущими вниз) направлены к коллапсу. Но два раза России удалось избежать этого коллапса, счастливо повернув к вершинам реформ – в 1690 г., и в 1917 (?!) году. От 17-го года вверх идёт непрерывная линия реформ и попыток модернизации (это значит – и драконовская сталинская коллективизация, и все сталинские репрессии – всё сплошь реформы и модернизация) вплоть до 1964 года. Здесь вновь линия срывается вниз, заканчивается она 1985 годом – распутьем: что выберет Россия – попытку модернизации или дальнейшую деградацию в контрреформы. Но, судя по железным биениям исторической синусоиды, линия каждого следующего падения неизменно длиннее – потому Россия на этот раз должна таки впасть в коллапс.
В другой таблице перечислено 14 попыток реформ в России и их результаты – неизменные обращения вспять контрреформой и растворение в политической стагнации. Затем названы контрреформистские диктатуры в России, среди которых, кроме известных Ивана Грозного, Петра I и Сталина, – Павел I, Александр I, Николай I, Александр III, Ленин. В очередной таблице вырисована структура исторического цикла 1881-1917 года, который закончился контрреформистской диктатурой 1918-21 гг. и который полностью повторяется циклом 1929-? гг. Похоже на то, что яновская «наука» предсказывает России неизбежную новую контрреформистскую диктатуру. Всё это призвано доказать, среди прочего, что при коммунистическом режиме народы СССР и сам русский народ угнетали его собственные (то есть русские) вожди, а не интернациональный люмпен, спаянный шкурными интересами.
Из всех этих «циклов», «спиралей», «таблиц» следует, что «если бы в 1917 году к власти не пришли большевики, то у власти оказались бы тогдашние пророки "русской идеи" – Пуришкевич, а не Ленин оказался бы у власти. Им всё равно понадобился бы террор, чтобы остановить стихийно начавшийся распад империи… им всё равно понадобилась бы идеология, способная оправдать этот террор и возрождение империи, оправдать войну с собственным крестьянством, с собственным рабочим классом, с меньшинствами, пожелавшими отделиться от империи. Никакой другой идеологии, пригодной для этой роли, кроме "скрежещущего мракобесия" выродившейся "русской идеи", в их распоряжении не было».
Все эти построения во многом мотивированы не только стремлением очернить историческую Россию, но и всеми силами легализовать и оправдать коммунистическую идеологию и её власть. Коммунисты, по Янову, ничем не хуже других людей, а может быть даже лучше: «Первое советское правительство было самым образованным в русской истории». И чтобы не было никаких сомнений в том, кто виноват в бойне XX века: «Самая, быть может, распространённая иллюзия последних семи десятилетий состоит в том, что коммунистическая метаморфоза 1917 г. каким-то образом разрушила вековые стереотипы русского политического изменения и тем самым сняла с повестки дня мировой истории вопрос о России как о "больном человеке Европы", о прогрессирующей дегенерации последней империи мира. 1980-е гг. показали, что коммунизм, так же как "православное царство" Ивана Грозного и Петербургская империя Петра Первого, оказался лишь отсрочкой, лишь временной ремиссией "больного человека Европы"». А если у кого-то остается непреодолимое отталкивание от коммунизма, то вот одно из «научных» объяснений его источника: «Ненависть к режиму находит себе основание в глубокой, инстинктивной, чтоб не сказать звериной, национальной ненависти» к евреям.
Таким образом, «смена поколений не определяет характер режимного изменения. Политическая история России за последние восемнадцать-двадцать поколений представляет собой серию потерпевших поражение и обращенных вспять реформистских попыток. Каждая из них либо переходила в политическую стагнацию, либо провоцировала террористическую контрреформу. И если даже всё остальное (структура общества, нравы, язык) радикально менялись в России со сменой поколений, стереотипы политического изменения оставались в ней неизменны – до революции и после неё». Ну и гробовой вывод: «Не является ли неспособность экономической модернизации повлиять на характер политического изменения в России ещё одним фундаментальным стереотипом её политического поведения?». В общем, фундаментальный стереотип России – это её хроническая неспособность ко всему человеческому. С этой точки зрения интересно было бы объяснить тот факт, почему одна экономическая модернизация Германии привела к первой мировой войне, другая – ко второй. Но, наверное, у нормальных людей и народов действуют нормальные человеческие законы, а не стереотипы.
«Стереотипный» подход к истории служит всё тому же фундаментальному яновскому постулату: всё зло в Советской России и в мире проистекало не от коммунистической идеологии, а от неискоренимой российской средневековостиа: «Коммунистическая идеология не помешала Никите Хрущёву, лидеру режима реформы, отказаться от территориальных экспансий… За всё хрущевское десятилетие к империи не было присоединено ни пяди новой территории». Так беспримерная серия коммунистических переворотов в Азии, Африке и Южной Америке, на Кубе – с Карибским кризисом, – вымарывается из истории. По стереотипам получается, что не должно их быть – значит не было.
В рецензии на эту книгу Янова в 1988 г. Арон Каценелинбойген писал: «Я знаю Янова более 20 лет. Редко можно встретить большего патриота России, человека, глубоко преданного интересам России и желающего ей процветания. Янов считает себя глубоко русским человеком, если русскость определять не кровью, а принадлежностью к культуре страны» Может быть, господин Каценелинбойген знает о Янове что-то глубоко интимное и потому никому неведомое, но если это – патриотизм, глубокая преданность и принадлежность, то что тогда ненависть к России?!
Прежде чем делать выводы, коснёмся ещё одной больной темы. Все возводимые Яновым построения разбиваются явлением Солженицына. Поэтому острие его «диалектики» направлено, прежде всего, на низвержение авторитета Солженицына. Здесь беспардонность авторских приемов беспредельна. Прежде всего, Янов уверяет, что Солженицын «возненавидел инакомыслие до такой степени, что опустился до клеветы на своих оппонентов, до откровенной лжи во имя дела, которое считает правым». Это почти уголовное обвинение доказывается тем, что Солженицын сообщает читателю, что Янову ненавистно всё русское, и что Солженицын где-то как-то не совсем точно высказался о том, сколько лет Янов был коммунистическим журналистом в Москве. Солженицын считает, что семнадцать лет подряд, а Янов опровергает этот факт… указанием на то, что «этот старый испытанный прием порождён сталинской террористической системой, где правдоподобный донос мог убить человека». Но сколько лет в действительности Янов борзописал в советских журналах – для читателя его книги так и остается неизвестным.
Солженицын в «Письме к вождям Советского Союза» призывает, «оставаясь в рамках жёсткого реализма», найти выход для России «вполне реальный, с земными путями». Написанное за пятнадцать лет до краха коммунистического режима «Письмо» звучит ещё более актуально – настолько писатель сумел тогда ощутить глубинные процессы, которые только впоследствии вышли на поверхность. При этом Солженицын, обращаясь к поработителям своего отечества, ни на йоту не поступается своими принципами.
Янов же сумел увидеть в «Письме» только «утопию реакционную, пытающуюся возвести традиционную отсталость русской политической культуры в степень вершины и венца человеческой мысли… Солженицын рекомендует вождям советским: возьмите всю власть, а народу дайте всю свободу». Затем в книге идёт каскад фальсификаций. В отношении Запада сам Солженицын говорит следующее: «Мы, живя в рабстве, только мечтать можем о свободе, и не свободу критикуем мы, но как иногда распоряжаетесь вы свободой, слишком легко отдавая её шаг за шагом… Я не критик Запада, я критик – слабости Запада». В яновской же интерпретации подобные мысли Солженицына звучат так: «Будущего нет не только у "антидемократического" авторитаризма, его нет и у демократии. Отсюда девальвация свободы – интеллектуальной и политической – как исторической цели нации… Одновременно с уничтожением Запада неудержимо возвышается нравственная ценность авторитаризма».
Солженицын отстаивает самоценность внутренней свободы человека, которую «мы можем твердо осуществить даже в среде внешне несвободной». Он свидетельствует о российском опыте: «сопротивление среды награждает наши усилия и большим внешним результатом». Янов же считает возможным сделать за Солженицына следующие выводы: «Стало быть, не демократия, но авторитаризм ведет кратчайшим путем к внутренней свободе». И уже собственное яновское обобщение: «вот он, логический путь для оправдания “внешней несвободы”». По яновской логике получается, что тот, кто стоит за демократию, должен в условиях тоталитаризма капитулировать, иначе он не демократ.
Призыв Солженицына к национальному покаянию русской интеллигенции («Образованщина») выдаётся Яновым за «приговор» ей: «Пустив в оборот презрительный термин "образованщина", Солженицын тем самым, по сути, отрицал само существование современной русской интеллигенции, отказывая ей как в человеческом достоинстве, так и в нравственности миросозерцания, отлучая её от процесса "духовного возрождения" страны». Взыскательная критика в статье Солженицына «Образованщина» не внедряла чувства неполноценности, напротив, духовно очищала людей, живущих в атмосфере лжи и насилия, выправляла их нравственные ориентиры, освобождала от многих предрассудков и фикций.
Очевидно, рассчитывая на полную неосведомленность читателя, Янов отождествляет позицию Солженицына со взглядами одного из героев его произведения: «В "Августе 14" он и сам нашёл слова, точно характеризующие то направление русской мысли, к которому он теперь принадлежит: "нетерпящая правая крайность, которая знать не желает никакого развития общества, никакого движения мысли, никаких, тем более, уступок, а только всемолитвенное поклонение царю да каменную неподвижность страны – ещё век, ещё век, ещё век». Это говорится о человеке, который более чем кто-либо из современников сдвинул пласты реальности, придал историческим процессам новый импульс и динамику.
Творчество Солженицына сводится Яновым к «серии политических памфлетов». Политическая эволюция Солженицына – это «непрерывная и драматическая серия отречений от собственных взглядов», «серия идеологических отречений», которая «наказала Солженицына самым страшным, что может случиться с писателем, – художественным бесплодием, утратой чувства меры и пропорции, без которых не может быть писателя».
Пафос уничижения великого русского писателя захватывает Янова и выводит за допустимые границы: «Так жалуется Солженицын в письме "Наши плюралисты", адресованном на этот раз не вождям СССР, а русскому народу и направленном не против "чёрного вихря" с Запада, околдовавшего этот народ в 1917 г., а против его собственной сегодняшней интеллектуальной элиты». Янов снисходит: «По-человечески жалко Солженицына. В самом деле, в добровольном заточении пишет человек годами том за томом гигантский всеспасающий шедевр литературы и философии, и истории, – а толпа соотечественников – "образованцев" игнорирует труд, вместивший в себя и новую "Войну и мир", и новых "Бесов" и новых "Отцов и детей"». Янов где-то обнаруживает «феномен удивительного равнодушия соотечественников к "Августу 14". Почему так упорно отказываются они не только принять Солженицына в духовные руководители, но даже и признать роман литературным событием?».
Необузданность яновских измышлений шокирует. Он лучше Солженицына знает, к кому тот обращается, против кого выступает, кто есть кто («наши плюралисты» – это, по Янову, сам русский народ). Отождествив себя с «соотечественниками» и собственное мнение с мнением вынужденно безмолвствовавшего народа, Янов вершит последний суд: «То, что выходит сейчас из-под пера Солженицына, – всего лишь сырая, конструктивно беспомощная и местами косноязычная печатная масса, где полностью отсутствует чувство художественной меры, где ничто не обязательно, ничто не сфокусировано, откуда можно без всякого ущерба для целого исключить одни главы или, если угодно, добавить другие, и которую, увы, мучительно скучно читать».
Здесь, я, наверное, не принадлежу к тем соотечественникам, от лица которых вещает Янов. «Красное колесо» Солженицына читается мучительно, с чувством трагической безысходности. Необозримая панорама событий – таких далёких и таких близких личной судьбе каждого из нас – подавляет величайшими смыслами, которые она несёт, но и захватывает, не отпускает. Читать этот монументальный труд, как осознавать крест своей судьбы, – тяжело, но не читать невозможно. О великой трагедии своего Отечества читать мучительно скучно может только человек с поражённой психикой. Это, наверное, моя частная точка зрения. А вот позиция русской интеллигенции в яновской интерпретации: «Им больно за этот талант, так трагически выродившийся в маниакальный и бесплодный ригоризм. Им стыдно за эту роковую метаморфозу, и горько за свою несбывшуюся мечту».
Конечно, вопреки заключениям учёного и гражданина дело обстоит несколько иначе. Даже при железном занавесе, ограждавшем страну от произведений Солженицына, он – самый известный и самый популярный человек в России. Все честные люди ждали возвращения на родину своего великого писателя и его творений. Но в чём причина такой инфернальной ненависти Янова к Солженицыну? Кроме личных мотивов определяющим здесь оказывается то, что Солженицын – не лидер некоей новой русской правой (куда Янов сваливает советский истеблишмент, националистов и шовинистов, русских патриотов, православных христиан, цвет современной русской культуры), но является современным гением России – её голосом и выразителем национальной совести. Действительно, его творчество воплощает Русскую идею в современности. И тяжба с писателем Солженицыным прикрывает тяжбу с Россией. Но несёт ли миру Россия и её пророк ту опасность, о которой предрекает Янов?
Позиция Солженицына по всем сложным российским и общемировым проблемам трезвая и конструктивная, что не исключает резкого обличения лжи, трусости, приспособленчества. Все, что он говорит, достаточно сложно, как сама жизнь, но оказывается удивительно плодотворным для будущего.
Конечно же, ни Солженицын, ни его творчество никак не солидаризируются с крайними течениями в российской жизни, к которым притягивает Янов Русскую идею. Янов подробно останавливается на экстремистских высказываниях Г. Шиманова, Н. Тетенова, Н. Емельянова, В. Чалмаева и прочих малоизвестных авторов с единственной целью: доказать, что Солженицын говорит то же, что и они, либо они смело договаривают Солженицына. Эти люди, утверждает Янов, так же, как в 20-е годы некие В. Анушкин, С. Шарапов, А. олжский, В. Михайлов, Ю. Одизгоев, и выражают Русскую идею, то есть общенациональный идеал. Но в таком случае русский народ не знает имён своих пророков.
Итак, выводы книги Янова.
«Русская идея» – это воплощение извечного российского злого начала, а русский народ – это народ рабов и поработителей.
Полярности добра и зла в российской истории: ориентация либо на свободный Запад (добро), либо на рабскую средневековую самобытность России (зло). В России положительного ровно столько, насколько она способна перестать быть сама собой и превратиться в регион западноевропеизма.
Так как в России всегда в конечном итоге одерживали верх силы контрреформ (антизападничество), то история России представляет собой не более чем перманентную политическую стагнацию, чередующуюся контрреформистскими диктатурами. Ни одного целостно положительного периода в истории России Янов не видит.
Принципиальная злоприродность России подтверждается и тем, что «русская идея» явилась источником и причиной других общечеловеческих форм зла – антисемитизма и германского фашизма. Кроме того, Россия во все века несла в себе империалистическую угрозу цивилизации, культуре, человечеству.
Если мировое общественное мнение и западные правительства не осознают таковую природу «русской идеи», то Россия в 2000-му году захватит весь мир.
Подобная характеристика какого-либо другого народа была бы воспринята как шовинизм. Но в отношении к русским эта человеконенавистническая установка может кем-то рассматриваться как научно обоснованное мнение.
Это не наука, а фобия, болезненно искажающая взгляды человека. Не берусь судить, что здесь поражено больше: сознание, когда человек видит фикции, а не реальность, либо совесть, когда ненависть и конъюнктурность толкают на сознательную ложь. Главное, что Янов страдает именно тем духовным недугом, в котором он хочет обличить русскую идею и Россию: шовинистической паранойей. Шовинизм не обязательно коренится в каком-либо национальном самосознании. Яновская русофобия покоится на гипертрофированном интернационализме с еврейской окраской. Это – интершовинизм.
Можно рассмотреть систему шовинистической паранойи на трех примерах: а) германского фашизма, б) русского шовинизма (общество «Память»), в) интершовинизма (Янов), выделив семь смыслообразующих принципов воспаленного фобией сознания:
1. Утверждается, что существуют культуры и народы, являющиеся исключительными носителями абсолютных норм и критериев:
а) арийская нация и культура, немецкий народ и его культура;
б) русский народ и культура;
в) западная культура, демократическая цивилизация.
2. Содержание этих абсолютных норм декларируется как:
а) всё истинно немецкое;
б) всё только русское;
в) только всё цивилизованное, то есть западное.
В разных формах искаженного сознания гипертрофированные ценности собственной культуры рассматриваются как общемировые ценности, поэтому единственно истинные и исключающие всякие другие.
3. Утверждается, что существуют народы и культуры, обладающие монополией на истину и призванные распространять её среди других – это:
а) народы арийской расы;
б) русский народ;
в) страны, народы, идущие по пути западной цивилизации.
4. При этом очагом и носителем мирового зла объявляется определённый народ или культура, всякое самоопределение которого способно принести человечеству только зло – это:
а) мировое иудейство, еврейский народ;
б) евреи, жидомасонский заговор, семитизм;
в) Россия, русские, историческую доминанту которых выражает вскрываемая Яновым «русская идея», новая русская правая.
5. Утверждается, что целью «мирового зла» является:
а) разложение арийских народов и мировое господство еврейства;
б) разложение русского духа и порабощение России и всего мира семитизмом, жидомасонством;
в) разрушение западной общечеловеческой цивилизации и порабощение всего мира.
В данном случае мания преследования и угрозы собственному существованию отождествляется с угрозой всему миру.
6. При этом существуют народы и культуры, зараженные исходным злом – это:
а) славянские народы и особенно русский народ, поражённый иудаистским коммунизмом;
б) западная демократия и либерализм, пресса на Западе и в России;
в) все те народы, которые пытаются найти самобытный исторический путь и все попутчики «русской идеи».
7. Декларируется программа борьбы с источником мирового зла:
а) господство арийской нации при истреблении народов-носителей зла и порабощении заражённых народов;
б) борьба с мировым жидомасонством: Гои всех стран, соединяйтесь!, Патриоты всех стран, объединяйтесь!;
в) пресечь национальное самобытное развитие России и привить ей западные формы жизни. Лишить русский народ перспектив исторического самоопределения.
Мы видим, что механизмы шовинистической паранойи идентичны, хотя заражённые ею могут радикально различаться по национальным, культурным, цивилизационным признакам.
Нужно отметить, что сильный еврейский элемент в позиции Янова отождествляется с западным, то есть общемировым, интернациональным. Соответственно, всякий антисемитизм отождествляется с антиевропеизмом, а значит и агрессией против человечества: «Русский национализм может быть только антизападным и антиеврейским». Янов, естественно, имеет полное право ощущать себя принадлежащим к еврейской нации и оценивать происходящее с позиций еврейской культуры. Но это не даёт ему права из-за неприязни к русской нации фальсифицировать её прошлое, её идеалы и назначение.
Таким образом, шовинистические фобии, на какой бы почве они ни произрастали, имеют единую природу и могут нести только вражду и разрушения. Один вид фобии не может уравновеситься или погаситься другим, они способны только распалять друг друга.
Яновские построения мотивированы следующими исходными установками. Это, прежде всего, атеистическо-гуманистический эгоцентризм, не способный воспринимать религиозный, христианский взгляд на мир, а потому отказывающий ему в существовании. Инакомыслие вызывает необузданную фобию: навязчивое состояние страха, боязнь и нетерпимость, переходящие в агрессию. Кроме того, Яновым движут сильнейшие прокоммунистические симпатии, стремление оправдать коммунистическую идеологию и указать другой источник её злодеяний. Русофобия и коммунизмофилия уже многие десятилетия подпирали друг друга, устилая очередными жертвами дорогу человечества к рабству.
Россия, русская культура, русская идея и оказываются для «яновых» тем непонятным, не вмещающимся ни в какие привычные критерии феноменом, в котором сошлись эти экзистенциальные раздражители. Поэтому это явление вызывает стремление переиначить его по собственному образцу либо «вымарать» из истории человечества.
Почему книга, охарактеризованная столь жёстко во всех отношениях, заслуживает внимания? Во-первых, до сих пор есть на Западе и в России силы, которым русофобская позиция Янова кажется близкой. Далее, общественное мнение Запада довольно слабо ориентируется во внутренних процессах России. Здесь вездесущность Янова вполне может сойти за компетентность, а беспринципные обобщения, вольное жонглирование фактами, именами и терминами – за научность. В последующие годы про-яновские взгляды можно было часто встретить в «научных» выводах западных теоретиков.
Как сообщается про Янова на обложке книги: «На Западе он скоро стал известен как «учёный замечательной интеллектуальной оригинальности». Янов – автор шести книг, вышедших на нескольких европейских языках, занимаясь преподавательской деятельностью (читал курсы советской политики и русской истории в крупнейших университетах США), он выступал и с лекциями в Америке и Европе, затем и в России. Его слушали сотрудники госдепартамента, приглашало министерство иностранных дел Швеции, университеты и различные общественные организации Дании, Норвегии, Англии и других стран. В момент издания книги Янов – профессор политических наук Нью-Йоркского университета и плодовитый советник наших «демократов».
В России яновщиной больны праволиберальные, западнические круги интеллигенции. У представителей другого лагеря книги Янова могут вызвать сильную обратную реакцию: провоцирует фобию противоположного содержания.
В самом деле, существуют ли в России те радикальные идеалы и позиции, о которых говорит Янов? Конечно, существуют, где их нет? Грозит ли России та опасность, на которую указывает Янов? Конечно, перспектива фашизации бывшего советского режима в какой-то степени реальна, хотя опасность представляется не настолько вероятной, а сущность её иной, нежели у Янова. Но предотвратить эту угрозу можно только средствами, прямо противоположными яновским. Возрождение какого-либо народа невозможно на пути блокирования его национального оздоровления. Насильственное, неорганичное внедрение чуждых форм и рецептов, а тем более агрессивное шельмование способны вызвать только реакцию болезни и агрессию. Эта общечеловеческая истина впрямую относится к России
Приветствую всех на этом блог-форуме, я хочу рассказать вам о финансовом прорыве, который мистер Ли предлагает мне пережить, когда я голодал вместе со своим бизнесом и семьей во время пандемии covid19. Я наткнулся на мистера Ли в блоге, кто-то порекомендовал его всем, кто ищет ссуду, я был так взволнован, и у меня тоже появилась мотивация находиться в таком положении финансовой свободы, поскольку моя семья голодала, я связался с мистером Ли по поводу того, какое приложение я сказал ему история моей жизни о финансовом положении он присылает мне форму заявки, чтобы заполнить мои данные, что я и сделал после того, как он отправил мне кредитный договор, затем я отправил его своему юристу, чтобы он посмотрел и посоветовал мне, как это сделать, затем после Я подписал кредитный договор после того, как мой кредит был одобрен через несколько часов после того, как банк связался со мной для перевода средств и сборов, которые мне нужно снять на стойке банка Я снял расходы, которые я получил свой кредит на следующий день, когда я снял банковские сборы, поэтому Было действительно приятно работать с мистером Ли, и я очень благодарен ему за помощь, которую он мне оказал, которая действительно помогла моей семье от голода. свяжитесь с мистером Ли по электронной почте: 247officedept@gmail.com или поговорите с ним о том, какое приложение + 19893943740. для быстрого ответа, потому что он всегда занят, но у них есть другой профессиональный коллега, работающий с ним, но я рекомендую мистера Ли всем ищу финансовую помощь.
ОтветитьУдалитьмы использовали MR. финансовая команда Бенджамина, чтобы помочь обезопасить наш первый участок земли. мы довольны профессионализмом в сфере финансовых услуг MR. Бенджамин и его кредитная компания приносят к столу ссудную ставку 2 процентной ставки, которую мы используем, чтобы получить наш ссуду от MR. Бенджамин. мы также делаем с ними отдельный строительный кредит. все было на одном дыхании с командой, стоящей за MR. Бенджамин, который составляет 100 баллов, и нет вопросов, чтобы задавать слишком глупые вопросы. рекомендовал бы этого кредитного офицера всем, кто ищет ссуду по низкой ставке в 2 рио !! электронная почта MR. Бенджамин и его команда сегодня для любого вида ссуды 247officedept@gmail.com номер whats-app + 1-989-394-3740
ОтветитьУдалить